Родился 12 мая 1830 года, скончался 28 сентября 1897 года

Левитану стало стыдно, и он укорил себя, что не пошел с бедным учителем

своим в трактир.

Смерть уже стучалась в дверь, но в ненасытной жажде жизни Левитан не

хотел сдаваться. С одышкой подымаясь по лестнице школы на Мясницкой, Исаак

Ильич точно, без пропусков, в дни занятий появлялся в бывшей саврасовской

мастерской. Он волновался за своих учеников. Учил со страстным желанием

передать им все, что постиг в искусстве. Ученики его дебютировали на

Передвижной выставке. С провалившимися глазами, облысевший раньше времени, с

замученным лицом, с палочкой в руках, через два шага отдыхающий, он поехал в

Петербург, на вернисаж. Так было во всем, всегда -- самоотверженно, без

оглядки назад.

Его все еще лечили, на что-то надеялись, обещали выздоровление. Он

слушался врачей, когда советы их совпадали с собственными желаниями

художника. Зимой 1899 года Левитана послали в Ялту. Исаак Ильич с радостью

согласился. В Ялте, в собственном домике, жил Чехов, тоже хворавший, тоже

обреченный.

Стоял конец декабря, невиданно теплый, зимнее солнце словно не

заходило. Природа была в эту странную, особенную зиму какой-то удивительно

красивой. И Левитан все хотел подняться в горы. Он брел туда, как старик,

поминутно останавливался, раздраженно стучал палкой и говорил своей спутнице

Марии Павловне Чеховой:

-- Мне так нужно туда, выше, где воздух легче, где дышать хорошо,

Marie! Как не хочется умирать. Как страшно умирать... И как болит сердце...

На память о себе Левитан написал на камине в кабинете Антона Павловича

повторение с известной своей картины "Стога". Сумерки опустились на землю,

грустные, неясные, -- ночь всегда несет печаль, светил слабо и дрожаще

наполовину закрытый месяц, небо было мутное и серое... Антон Павлович

бережно, осторожно уклонился от выслушивания левитановского сердца. Друзья

тепло и нежно простились навсегда.

Весной 1900 года, в один из своих наездов в Москву из провинции, где

жил тогда Михаил Васильевич Нестеров, он навестил, как делал всегда, своего

школьного товарища и долголетнего друга. Исаак Ильич встретил его усталый,

изможденный, в нарядном бухарском золотисто-пестром халате, с белой чалмой

на голове. Он показался гостю торжественным и воистину великолепным.

Нестеров невольно подумал -- такой мог бы позировать и Веронезе для "Брака в

Кане Галилейской". Хозяин не знал, куда посадить редкого и дорогого гостя.

Прошло много времени, а как будто бы друзья только что встретились. Болезнь

пощадила Левитана, последнюю неделю он был оживлен и радостен. Он говорил

много о будущих планах, надеждах, обоих волновало положение их в русском

искусстве, и друзья старались найти свое место в нем. Это оказалось не так

просто и легко.

-- Дайте мне только выздороветь, и я совсем иначе буду писать, --

сказал Левитан. -- Теперь, когда я так много выстрадал, теперь я знаю, как

писать. По крайней мере мне это кажется, -- поправился Исаак Ильич. -- Я

стал лучше понимать нашу молодежь, что шумит на всех перекрестках, свергает

старых идолов и воздвигает новых кумиров.

Он рассеянно рисовал на оборвыше от календаря какой-то новый мотив,

мелькнувший перед ним среди разговора.

-- Спор между молодым и старым, -- ответил Нестеров, -- всегда труден,

и неизбежен, и необходим. Так было всегда. И будет. Из столкновения школ

рождается будущее. новое искусство, новые ценности.

-- Да, -- вдруг горько протянул Леви тан, --но в этой борьбе есть

художники, которые не пристали ни к тому, ни к другому берегу. Мы с тобой

были признанными передвижниками...

-- Признанными, но не любимыми, -- вставил Нестеров. -- Ты, я,

Константин Коровин и Серов, мы -- пасынки передвижников. Среди них нам

остались близкими только Репин, Суриков, Виктор Васнецов...

-- И еще кое-кто из сверстников, -- сказал Исаак Ильич, оставил

рисовать и бережно спрятал в папку рисунок. -- Недавно я был в Петербурге,

виделся с молодежью, дал на выставку "Мира искусства" этюд, дал и

передвижникам картину. Я прав перед самим собой. Ни у тех, ни у других я не

ко двору. Я ничей. Но меня оба стана обвиняют, что я очень долго делаю

выбор. Меня подталкивают, торопят, бранят, ревнуют друг к другу... Это так

тяжко... Одни забывают, что я двадцать лет связан с реализмом, с

передвижниками, уйти человеку из обжитого дома нелегко, хотя бы в нем жилось

уже и не так удобно. Другие негодуют даже на то, что я встречаюсь с главой

"Мира искусства" Дягилевым и люблю с ним беседовать. Несколько дней назад

один передвижник наговорил мне за этим столом столько любезностей, что по

его уходе я вынужден был звать доктора.

Левитан рассказывал, волнуясь и раздражаясь. Уже несколько лет среди

художников происходили яростные, непримиримые схватки за главенство в

русском искусстве. Талантливая молодежь, увлеченная французским

импрессионизмом, выступила против реалистов-передвижников. Она обвиняла их в

живописной отсталости, в пренебрежении самостоятельными задачами и целями

изобразительного искусства, в порче вкуса современников и самой гибели

подлинной русской школы живописи.

За год до смерти Исаака Ильича молодежь основала свою художественную

организацию "Мир искусства". Левитан вначале тяготел к "мир-искусстникам".

Но, нерешительный и мягкий по характеру, Исаак Ильич не мог сделать

окончательного выбора между старым и новым. Он переживал мучительно шум,

поднятый вокруг него, стыдился своей слабости, сомневался в друзьях и

противниках. Слабое и хрупкое здоровье Левитана испытывало лишнее

напряжение, разрушавшее его.

Дружеская беседа при каждой встрече с Нестеровым непременно затрагивала

эти трудные, неизбежные вопросы. Художникам было многое не по душе в обоих

обществах. Левитан и Нестеров решили создать свое, привлекая в него лучших

из молодых собратий. Сегодня Исаак Ильич отнесся с особой горячностью к этой

мысли. Левитан и Нестеров уже видели свои будущие выставки, -- и друзья

сговорились действовать.

Поздней ночью провожал Левитан Нестерова. Они шли тихо по безмолвным

московским бульварам, вспоминали протекшую юность, долгий путь в искусстве,

который уже сделали, хотели пойти по новому, надеялись на победу. Обоим было

хорошо, приятно, уверенно и крепко на земле. Левитан забыл свою трость дома.

Да она сегодня была и не нужна. Исаак Ильич хотел жить, бодро и смело шагал,

восхищался чудной весенней ночью, словно первый раз в жизни ее увидел.

Друзья простились, крепко обняв друг друга. Они надеялись скоро встретиться

и не подозревали, что встреча эта была последней.

Смерть застала Исаака Ильича за неоконченной картиной "Уборка сена". Он

писал одну из самых своих светлых, жизнерадостных и солнечных вещей в самый

канун преждевременной развязки. Через месяц после встречи с Нестеровым

Левитан поехал в Химки со своей пейзажной мастерской, как когда-то ездил

туда же с ним, молодым и юным пейзажистом, Саврасов. В Химках Левитан

простудился. Болезнь свалила его и не дала больше подняться. Среди

консилиума врачей был Антон Павлович Чехов.

Великий русский пейзажист умер 22 июля 1900 года.

После похорон в столе Исаака Ильича близкие нашли огромную связку

писем. На ней лежала маленькая записка, написанная Левитаном. В ней завещал

он сжечь после его смерти все письма. Желание покойного исполнили. Сожгли

письма художников Серова, Нестерова, Поленова, Карзухина. Больше всего было

писем А. П. Чехова. Их тоже не пощадили...

В тот год стояло удивительное лето. Сирень цвела два раза. Умирающий

Левитан застал начало второго цветения. Окна мастерской и жилых комнат были

настежь. В тяжелых и душных июльских сумерках лиловые и белые цветы свисали

почти до самых подоконников. Левитан с усилием поднимал голову с подушки,

тянулся к окнам и, лежа на боку, не отрываясь смотрел на свои любимые

цветущие кусты...

Москва. 1930--1940

Поиск по сайту: