Не ленинградец я по рожденью. И все же я вправе сказать вполне, Что я - ленинградец по дымным сраженьям, По первым окопным стихотвореньям, По холоду, голоду, по лишеньям, Короче: по юности, по войне!
В Синявинских топях, в боях подо Мгою, Где снег был то в пепле, то в бурой крови, Мы с городом жили одной судьбою, Словно как родственники, свои.
Было нам всяко: и горько, и сложно. Мы знали: можно, на кочках скользя, Сгинуть в болоте, замерзнуть можно, Свалиться под пулей, отчаяться можно, Можно и то, и другое можно, И лишь Ленинграда отдать нельзя!
И я его спас, навсегда, навечно: Невка, Васильевский, Зимний дворец... Впрочем, не я, не один, конечно, - Его заслонил миллион сердец!
И если бы чудом вдруг разделить На всех бойцов и на всех командиров Дома и проулки, то, может быть, Выйдет, что я сумел защитить Дом. Пусть не дом, пусть одну квартиру.
Товарищ мой, друг ленинградский мой, Как знать, но, быть может, твоя квартира Как раз вот и есть та, спасенная мной От смерти для самого мирного мира!
А значит, я и зимой, и летом В проулке твоем, что шумит листвой, На улице каждой, в городе этом Не гость, не турист, а навеки свой.
И, всякий раз сюда приезжая, Шагнув в толкотню, в городскую зарю, Я, сердца взволнованный стук унимая, С горячей нежностью говорю:
- Здравствуй, по-вешнему строг и молод, Крылья раскинувший над Невой, Город-красавец, город-герой, Неповторимый город!
Здравствуйте, врезанные в рассвет Проспекты, дворцы и мосты висячие, Здравствуй, память далеких лет, Здравствуй, юность моя горячая!
Здравствуйте, в парках ночных соловьи И все, с чем так радостно мне встречаться. Здравствуйте, дорогие мои, На всю мою жизнь дорогие мои, Милые ленинградцы!
* * *
Владимир Набоков - Петербург
Он на трясине был построен средь бури творческих времен: он вырос -- холоден и строен, под вопли нищих похорон.
Он сонным грезам предавался, но под гранитною пятой до срока тайного скрывался мир целый,-- мстительно-живой.
Дышал он смертною отравой, весь беззаконных полон сил. А этот город величавый главу так гордо возносил.
И оснеженный, в дымке синей однажды спал он,-- недвижим, как что-то в сумрачной трясине внезапно вздрогнуло под ним.
И все кругом затрепетало, и стоглагольный грянул зов: раскрывшись, бездна отдавала зaвopoженныx мертвецов.
И пошатнулся всадник медный, и помрачился свод небес, и раздавался крик победный: "Да здравствует болотный бес".
* * *
Владимир Набоков - Санкт-Петербург
Ко мне, туманная Леила! Весна пустынная, назад! Бледно-зеленые ветрила дворцовый распускает сад.
Орлы мерцают вдоль опушки. Нева, лениво шелестя, как Лета льется. След локтя оставил на граните Пушкин.
Леила, полно, перестань, не плачь, весна моя былая. На вывеске плавучей - глянь - какая рыба голубая.
В петровом бледном небе - штиль, флотилия туманов вольных, и на торцах восьмиугольных все та же золотая пыль.
* * *
Иннокентий Анненский - Петербург
Желтый пар петербургской зимы, Желтый снег, облипающий плиты... Я не знаю, где вы и где мы, Только знаю, что крепко мы слиты.
Сочинил ли нас царский указ? Потопить ли нас шведы забыли? Вместо сказки в прошедшем у нас Только камни да страшные были.
Только камни нам дал чародей, Да Неву буро-желтого цвета, Да пустыни немых площадей, Где казнили людей до рассвета.
А что было у нас на земле, Чем вознесся орел наш двуглавый, В темных лаврах гигант на скале, - Завтра станет ребячьей забавой.
Уж на что был он грозен и смел, Да скакун его бешеный выдал, Царь змеи раздавить не сумел, И прижатая стала наш идол.
Ни кремлей, ни чудес, ни святынь, Ни миражей, ни слез, ни улыбки... Только камни из мерзлых пустынь Да сознанье проклятой ошибки.
Даже в мае, когда разлиты Белой ночи над волнами тени, Там не чары весенней мечты, Там отрава бесплодных хотений.
