Языковая ситуация может складываться как из межъязыковых, так и из внутриязыковых отношений, т. е. из отношений между данным языком и другими языками, сосуществующими с ним в данном ареале, и из отношений между подсистемами данного языка, например между литературным языком и диалектами. Как указывалось выше, в первом случае речь идет об экзоглосспых, а во
1 Программа Коммунистической партии Советского Союза. М., Политиздат, 1976, с. 115.
втором — об эндоглоссных отношениях. Языковая ситуация в Соединенных Штатах характеризуется сочетанием как экзоглоссных, так и эндоглоссных отношений между формирующими эту ситуацию языковыми системами и подсистемами.
Рассмотрим сначала языковую ситуацию в Соединенных Штатах под углом зрения тех отношений, которые существуют между английским языком и другими функционирующими в этой стране языками. Прежде всего следует отметить, что эту ситуацию, пользуясь терминологией Л. Б. Никольского, можно причислить к разряду явно несбалансированных, поскольку сосуществующие в ее рамках языковые системы никак нельзя считать функционально равнозначными. Во всех коммуникативных сферах доминирует английский язык, или, точнее, его американский вариант (American English), язык господствующей в стране культуры.
Тенденции, характеризующие нынешнюю экзоглоссную ситуацию в Соединенных Штатах, уходят своими корнями в самый ранний период колонизации Американского континента и формирования американской нации. Подобно языку испанских и португальских колонизаторов, английский язык завоевывал доминирующее положение в процессе колониальной экспансии. «Торжество английского, испанского и португальского языков в странах Нового Света, — писал американский социолог Дж. Фишман, — это торжество физической силы, экономического контроля и идеологического засилья» [Fishman 1972, 136].
Первая английская колония на территории Северной Америки была основана в 1609 г. С тех пор вся история колоний характеризовалась истребительными войнами против индейцев — коренного населения Американского континента. О жестокости этих войн красноречиво свидетельствуют следующие цифры: индейское население Америки, насчитывавшее ко времени европейской колонизации от 800 тыс. до 1 млн. человек, к концу XIX в. сократилось до 200 тыс. [Золотаревская 1973, 96—99]. Присущий колонизаторам взгляд на коренных обитателей Америки как на существа низшего порядка распространялся и на их культуру, в том числе и на язык, который с течением времени был низведен до языка бытового общения в пределах индейских резерваций.
Расширение территории английских колоний, а впоследствии и нового государства — США за счет земель, принадлежавших ранее Франции, Голландии, Испании и Мексике, сопровождалось дальнейшей экспансией английского языка, укреплением его господствующей роли в американском обществе. Так, поселение Новый Амстердам, стоявшее в XVI в. на месте нынешнего Нью-Йорка, представляло собой, по свидетельству Ч. Лэрда, «настоящий Вавилон», где помимо речи хозяев колонии — голландцев звучала речь валлонов, французских гугенотов, немцев из Пфальца, португальцев и др. Для ведения официальной корреспонденции губернатор колонии Иохан Принтц был вынужден выписать секретаря, владевшего латынью, которая порой выполняла функции lingua franca. Ситуация в корне изменилась с при-
ходом англичан, язык которых вытеснил голландский и другие языки этой территории [Laird 1970, 107].
Сходная судьба постигла и другие языки соперничавших с Англией на североамериканском континенте европейских держав. На территории Соединенных Штатов сохранились лишь отдельные испаноязычные общины на юго-западе, состоящие в подавляющем большинстве из новой иммиграции, и немногочисленные языковые островки наподобие «кейдженов» (Cajuns — диалектизм от Acadians) в Луизиане — потомков бежавших из Акадии (нынеш-пей Новой Шотландии) французов после захвата этой колонии англичанами. Не случайно в своей книге «Язык в Америке» Ч. Лэрд назвал английский язык языком, «вторгшимся» на североамериканский континент (invading language).
На протяжении всей истории США население этой страны непрерывно пополнялось иммигрантами — сперва главным образом выходцами из стран Западной и Центральной Европы — Германии, Ирландии, Англии и др., а к концу XIX в. выходцами из Южной и Юго-Восточной Европы — Италии, Австро-Венгрии, царской России. С этим основным потоком иммиграции смешивались пришельцы из -Турции, Китая, Японии и других стран. Вливаясь в американское общество, все эти группы в той или иной степени попадали под влияние общеамериканской среды. В ходе их адаптации значительную роль играло усвоение ценностей уже сформировавшейся доминирующей культуры, овладение английским языком как важнейший элемент процесса аккультурации. Знание английского языка давало вполне осязаемые преимущества и рассматривалось как непременное условие интеграции группы или индивида в рамках американского общества. Характерен в этом отношении снисходительный отзыв Г. К. Лоджа об ирландцах в его речи в сенате по поводу законопроекта 1895 г. о сокращении иммиграции: «. . .ирландцы почти тысячу лет связаны с англоязычным народом. Они говорят на том же языке. . . почти перемешались с ними» [Богина 1976, 196].
С годами роль английского языка как орудия и показателя американизации еще более возросла. Доминирующая роль английского языка в современном американском обществе находит свое отражение как в его официальном, правовом статусе (он безраздельно господствует в сфере государственного управления, политической администрации, официального делопроизводства, обра-зования.и др.), так и в его фактическом положении. Об этом можно судить, в частности, по данным переписи 1970 г., согласно которым из 203 млн. 210 тыс. американцев (общая численность американского населения на 1970 г.) число носителей английского языки (т. е. лиц, считающих его родным) составляло 160 млн. 717 тыс. [Берзина 1973, 56]. Об этом свидетельствует и то обстоятельство, что билингвизм в Соединенных Штатах распространен главным образом в среде носителей неанглийских языков, иммигрантов первого и в известной мере второго поколений, вынужденных адаптироваться к господствующему укладу жизни, к господствующей культуре и языку.
Доминирующее положение английского языка проявляется и в его социально-коммуникативной роли. В отличие от «иммигрантских» языков, используемых главным образом в сфере межличностного и внутригруппового общения, английский язык выступает также и как основное средство межгрупповой, межэтнической п общенациональной коммуникации. Языки национальных меньшинств в целом находятся в состоянии упадка. Сфера их использования (в особенности у второго и третьего поколений иммигрантов) неуклонно сокращается. Б отличие от английского языка, область применения которого практически не ограничена, языки национальных меньшинств используются почти исключительно в быту и лишь в некоторых строго ограниченных и маргинальных социально-коммуникативных сферах (церковь иммигрантской общины, приходская и лишь в весьма ограниченной степени государственная школа, некоторые органы местной печати).
Но даже и в этих сферах отмечается усиленное вытеснение языков национальных меньшинств английским языком. По свидетельству Ш. А. Богиной, национальная приходская школа (parochial school), в прошлом один из главных механизмов сохранения родного языка иммигрантских общин, в значительной мере утратила эту функцию. Конкурируя с государственной школой (public school), она приспосабливалась к требованиям времени, переходя на преподавание учебных предметов на английском языке. О незначительном использовании иммигрантских языков в некоторых государственных школах см. ниже. В состоянии упадка находится иммигрантская пресса. Так, с 30-х годов XX в. в США не выходит ни одна газета на скандинавских языках. К началу второй мировой войны газеты на греческом языке читали лишь иммигранты первого поколения. В то же время отмечается некоторый количественный рост иммигрантской прессы, выходящей на английском языке [Богина 1973, 344—345]. Во многом утратила роль хранителя культурных и языковых традиций и иммигрантская церковь. Например, католическая церковь, занимающая ведущее положение среди иммигрантских церквей, в значительной мере подверглась американизации и сама превратилась в орудие ассимиляции, в том числе и языковой. Это объясняется той ролью, которую сыграли в создании этой церкви англоязычные ирландцы, и в частности ирландское духовенство, культивировавшее использование английского языка в качестве языка католического богослужения. Все больше возрастала роль английского языка и среди лиц других вероисповеданий, в частности у иммигрантов-протестантов, переходивших в общеамериканские англоязычные конгрегации [Богина 1976, 231—232].
Подчиненное положение «иммигрантских» языков в структуре сложившейся в США языковой ситуации сказывалось и в значительной интерференции, которую испытывали эти языки со стороны английского, в особенности на лексико-семантическом уровне, в возникновении своеобразных гибридов наподобие Finglish, языка финских иммигрантов, в котором английские лексемы
втягивались вморфологические парадигма финского языка. Ср., например, парадигму склонения существительного haussi от англ. house 'дом', используемого в Finglish вместо финского talo: haussi 'дом', haussin 'дома', haussiksi 'в дом', haussissa'в доме', haussista 'от дома', haussineen 'с домом', haussitta 'без дома' и т. д. Ср. также парадигму спряжения заимствованного глагола kliinaan (от clean 'чистить'), заменившего финский глагол puhsistan: kliinaan 'я чищу', kliinaat 'ты чистишь', hän kliinaa 'он чистит', klii-naamme 'мы чистим', kliinatte 'вы чистите', kliinavat 'они чистят'.
Порой этот процесс заходил еще дальше и охватывал другие уровни языковой структуры. Например, в конструкции «притяжательное местоимение + существительное» наблюдалась утрата флексий у существительного (но не у местоимения): minun kirja 'моя книга' вместо minun kirjani, sinun kirja 'твоя книга' вместо sinun kirjasi, hänen kirja 'его книга' вместо hänen kirjansa [Mencken 1957,676—677]. Ср. пародийное воспроизведение речи русских эмигрантов в Нью-Йорке в стихотворении Маяковского «Американские русские»: «. . .Я вам, сэр, назначаю апойнтман. / Вы знаете, кажется, мой апартман?/Тудой пройдете четыре блока,/ потом сюдой дадите крен. / А если стриткара набита, около / можете взять подземный трен. / Возьмите с меняньем пересядки тикет / и прите спокойно, будто в телеге./ Слезете на корнере у дроге ликет, / а мне уж и пинту принес бутлегер».
В советской лингвистической литературе эти процессы подверглись всестороннему анализу в работах Ю. А. Жлуктенко, исследовавшего украинско-английские межъязыковые отношения в США и Канаде, А. Пажусиса, подвергшего анализу фонетическую и морфологическую1 ассимиляцию английских заимствований в литовском языке Северной Америки, и О.-А. Глемжене, рассмотревшей в своем исследовании процессы интерференции английского языка в лексике литовцев США [Жлуктенко 1964; Пажусис 1971; Глемжене 1973]. В этих работах отмечается, что особенностью функционирования языка иммигрантов является то, что его приспособление к новым условиям общения, или, иными словами, расширение его лексико-семантической системы, происходит главным образом за счет заимствований из английского языка и лишь в очень небольшой степени за счет новообразований с использованием собственных словообразовательных средств. Это объясняется экстралингвистическими условиями: иммигранты не просто вступали в контакт с новым миром предметов, процессов и понятий, но и становились при этом членами нового общества, где доминировал иной язык. И поэтому любая лексико-семанти-ческая лакуна родного языка восполнялась прежде всего с помощью готовой единицы этого доминирующего языка.
10. А. Жлуктенко собрал в своей работе 1670 англицизмов, используемых в украинской иммигрантской речи. О.-А. Глемжене собрала 2205 лексических единиц, представляющих собой различные типы интерферирующего влияния английского языка на литовский (1845 полностью ассимилированных единиц, 50
неассимилированных единиц, сохранивших свое английское фонетическое и морфологическое оформление, 200 калек с английского языка и 110 гибридных образований, или «полукалек»). Среди английских заимствований в языке литовских иммигрантов Глемжене выделяет следующие группы: 1) аддитивные заимствования, выражающие реалии новой страны и новые понятия, для которых в литовском языке не было обозначения (aldermanas ← ← alderman 'член муниципального совета'; slekas ← slack 'замедление производства'); 2) синонимические заимствования, выступающие в качестве идеографических синонимов по отношению к исконно литовским единицам и выражающие какие-либо различия в референтах литовской п американской действительности (например, auza ← house 'дом' — лит. namas); 3) дублирующие заимствования — абсолютные синонимы литовских единиц (brencius ← branch 'ветка' — лит. saka и др.).
Разумеется, и в английском языке иммигрантов (в основном первого и — в меньшей степени — второго поколений) наблюдаются следы интерферирующего влияния родного языка. Так, по свидетельству Э. Хаугена, в речи норвежских детей в Вашингтоне наблюдались случаи отклонения от норм английского языка под воздействием норвежского: лексические заимствования из норвежского наподобие screeve 'писать' (от норв. skrive) и stain в знач. 'камень' вместо англ. stone (от норв. stein), многочисленные случаи калькирования типа wash up 'мыть посуду', I'm angry on you вместо at you 'Я сержусь на тебя', pack up вместо unpack 'распаковывать'. В ряде случаев отмечались ложные аналогии, основанные на внешнем сходстве языковых форм английского и норвежского языков. Так, фраза We buried and buried, означающая по-английски 'Мы закапывали и закапывали', употреблялась вместо правильной английской фразы We kept carrying 'Мы все время несли (что-либо)'. Здесь норв. bære отождествлялось с англ. bury (вм. carry 'носить'). В то же время норвежский язык этих детей обнаруживал гораздо более серьезные отклонения от нормы под влиянием английского языка [Haugen 1972, 318 ].
Отмеченные выше явления, связанные с влиянием родного языка иммигрантов на их английскую речь, не оказывают существенного воздействия на литературный английский язык. Из сказанного отнюдь не следует, что Standard American English не испытал никакого влияния со стороны родных языков многомиллионного иммигрантского населения. Однако это влияние затрагивало лишь его лексику, в основном ее периферийные слои. Так, среди заимствований из языка иммигрантов-немцев преобладали названия пищевых продуктов и напитков (pumpernickel 'сорт ржаного хлеба', liverwurst 'ливерная колбаса', frankfurters 'сосиски', Lager 'сорт пива' и др.). Нередко эти заимствования подвергались ассимиляции (liverwurst ← Leberwurst) [Швейцер 1963, 39].
Спорной представляется попытка Дж. Дилларда представить в гипертрофированном виде масштабы влияния языков иммиграи-
тов на American English [Dillard 1980]. В целом влияние родного языка иммигрантов на их английский язык представляет собой рецессивное явление, наблюдаемое в основном у первых поколений иммигрантов и постепенно сходящее на нет под воздействием языковой ассимиляции (см. наблюдения Дж. Сойер над речью потомков испанских поселенцев в Техасе [Sawyer 1959]).
По мнению Дж. Фишмана, процесс языковой ассимиляции иммигрантов обычно распадается на следующие этапы. На первом этапе иммигрант усваивает английский через посредство родного языка. Английский язык используется лишь в тех сферах, где иммигрант не может использовать родной язык: трудовая деятельность, государственные учреждения. Интерференция со стороны английского языка носит незначительный характер. Уровень владения английским языком невысок, а число владеющих им невелико. На втором этапе возрастают число иммигрантов, владеющих английским языком, и степень освоения этого языка. Иммигранты могут использовать в ряде коммуникативных сфер как родной язык, так и английский, все еще опосредованный родным языком. Значительно возрастает интерференция. На третьем этапе (дети второго поколения) контактирующие языки функционируют независимо друг от друга. Число билингвов достигает максимума. Между сферами использования обоих языков наблюдается максимальное перекрещивание. И наконец, на четвертом этапе английский язык вытесняет родной из всех сфер, кроме наиболее интимных и ограниченных. Таким образом, на протяжении 2—3-х поколений происходит переход от смешанного билингвизма (compound bilingualism), т. e. билингвизма, при котором контактирующие языки находятся в отношении функциональной взаимозависимости, к координативному билингвизму (coordinate bilingualism), при котором языки функционируют независимо друг от друга, и вновь к смешанному билингвизму. При смешанном билингвизме коллектив обслуживается смешанной социально-коммуникативной системой, в которой одни клетки функциональной матрицы заполняются английским языком, а другие — родным языком этнической группы. При этом первая и четвертая стадии характеризуются диаметрально противоположным соотношением между английским языком и родным, но в целом представляют собой один и тот же тип билингвизма [Fishman 1972, 115-116].
Вопрос о соотношении английского и родного языка у билингвов будет рассмотрен подробнее в гл. V, посвященной билингвизму и диглоссии. Сейчас для нас важно отметить общую тенденцию вытеснения языков национальных меньшинств английским языком как один из существенных аспектов языковой ситуации в Соединенных Штатах. Эта тенденция подтверждается данными сопоставительного анализа результатов переписи 1940 и 1960 гг. В целом в этот период наблюдалось значительное снижение количества опрошенных, указавших в качестве родного языка какой-либо неанглийский язык. В 1940 г. среди носителей неанг-
лийских языков ведущее место занимали носители немецкого, итальянского, польского, испанского, идиш и французского. К 1960 г. ведущее место сохранилось за той же «большой шестеркой», но в несколько ином порядке: итальянский, испанский, немецкий, польский, французский и идиш. Среди носителей этих языков возросло лишь число говорящих на испанском (причем значительно — на 79,2%, по-видимому, благодаря притоку слабо ассимилированных испаноязычных иммигрантов из Пуэрто-Рико и Мексики). Потери среди «большой шестерки» колебались от 2,5% (итальянский) до 44,9% (идиш). В целом число носителей неанглийских языков сократилось за указанный период на 15,8%. Особенно заметной была ассимиляция скандинавов, среди которых число носителей датского языка снизилось на 65,1%, норвежского — на 51,1 и шведского — на 50,0% [Fishman 1972, 107-109].
Следует отметить, что общая тенденция к сокращению числа говорящих на неанглийских языках реализуется далеко не равномерно и, по-видимому, зависит от культурно-исторических условий, динамики иммиграционных процессов, роста или снижения этнического самосознания, тенденций общественного развития и других факторов. Так, советский исследователь М. Я. Берзина, сопоставляя данные переписей 1950 и 1970 гг., отмечает, что за 1950—1970 гг. наблюдалось заметное увеличение числа говорящих на неанглийских языках (на 31 %). Рост числа носителей ряда неанглийских языков представляется несколько неожиданным в свете исчислений Дж. Фишмана, исходившего из гипотезы, основанной на преобладавших в прошлом весьма интенсивных процессах языковой ассимиляции. По мнению М. Я. Берзиной, исследователи 60-х годов не смогли уловить некоторые тенденции последниях лет. Данные 1970 г. свидетельствуют о повышении роли некоторых неанглийских языков во втором и, возможно, в третьем поколениях. В то же время стремление зафиксировать в анкетах переписи факт использования своего родного языка говорит о новом усилении «этноцентризма» — тенденции, которая одно время, казалось, сходила на нет [Берзина 1973, 55—56].
Думается, что оценка данных переписи 1970 г. требует весьма осторожного подхода. Прежде всего, обращает на себя внимание то обстоятельство, что рост числа носителей неанглийских языков значительно отстает от общего роста населения США за тот же период (55%), что в конечном счете подтверждает общую тенденцию к сокращению удельного веса говорящих на неанглийских языках в общей массе населения. Во-вторых, увеличение числа носителей родного языка касается лишь четырех групп — говорящих на испанском языке (увеличение более чем в 4 раза), на французском (на 84%), на немецком (на 23%) и на итальянском (на 9%). При этом в итальянской группе число говорящих по-итальянски примерно соответствует числу выходцев из Италии.
Таким образом, существенное увеличение числа говорящих на неанглийских языках отмечается преимущественно лишь в трех
этнических группах и больше всего среди испаноязычных американцев. Среди остальных этнических групп число говорящих на родном языке либо осталось на прежнем уровне, либо сократилось. Однако в испаноязычной группе значительный рост числа носителей родного языка отмечался и с 1940 по 1960 г., что опережает приток испаноязычного населения в США. Для этого, по-видимому, есть серьезные причины. Например, как отмечает И. Ф. Хорошаева, подавляющее большинство «чиканос», мексиканцев, переселившихся в США в период массовой иммиграционной волны, и их потомков проявляет исключительную стойкость к ассимиляционным процессам и приверженность к родному языку, чему в немалой мере способствует глубокое чувство гордости за мексиканскую национальную культуру и яркое национальное самосознание. Определенную роль в закреплении этих установок сыграл постоянный приток «брасерос» (сезонных батраков-поденщиков), привносящих свежий национальный элемент в культуру этой этнической группы. Ассимиляции этой группы препятствуют также национально-расовые предрассудки англоязычных американцев, низкий социальный статус «чиканос», а также национальная и расовая дискриминация в быту, образовании, политической жизни и при найме на работу и, несомненно, расовая сегрегация, царящая в таких городах, как Лос-Анджелес, Сан-Антонио и др., где мексиканцы живут в скученности и нищете в особых кварталах (colonias) [Хорошаева 1973, 273—276].
Разумеется, нельзя не заметить определенной тенденции к росту этнического самосознания среди национальных меньшинств США, тенденции, которая у таких этнических групп, как «чиканос», индейцы и др., была, очевидно, связана с общим подъемом борьбы за гражданские права, против национальной и расовой дискриминации. Эта борьба, развернувшаяся с особой силой в 60—70-е годы, охватила и другую часть испаноязычного населения Америки —пуэрториканцев, языковая и культурная ассимиляция которых зашла гораздо дальше, чем у мексиканцев. И у них отмечается возрождение интереса к родному языку, которое поддерживается политическими и культурными организациями, борющимися за их права. По-видимому, сокращение применения языка в его основных, коммуникативных функциях может сопровождаться усилением его «символических» функций, в том числе функции объединяющей.
Возможно, что растущее этническое самосознание и повлияло в известной степени на итоги переписи, на стремление зафиксировать факт использования родного языка, а порой, может быть, и стремление его использовать. Во всяком случае, следует иметь в виду, что данные любого анкетного опроса часто отражают не столько реальное речевое поведение, сколько реакцию на определенные социальные нормы, установки и ожидания. Именно поэтому считается, что никакие анкеты не могут полностью заменить наблюдений над реальной речевой деятельностью информантов [Швейцер 1976, 158]. Впрочем, даже делая поправку на субъ-
ективную окрашенность ответов на вопросы переписи, нельзя не признать, что указанные выше цифры в ряде случаев слишком значительны, чтобы их можно было целиком и полностью приписать субъективным установкам опрашиваемых. Речь идет, по-видимому, о реальных фактах возросшей сопротивляемости некоторых групп языковой ассимиляции. Однако, как следует из сказанного выше, это ни в коей мере не подрывает доминирующей роли английского языка и не ставит под сомнение общую тенденцию к сокращению сферы использования других языков, к сохранению за ними лишь маргинальной, второстепенной роли. Отдельные отклонения от этой тенденции едва ли способны ее поколебать.
Вернемся к сказанному выше о необходимости различать две стороны языковой ситуации — объективную и субъективную. Как уже было сказано, в отличие от объективного аспекта языковой ситуации, включающего некоторые параметры, характеризующие сами языковые системы и их соотношение, ее субъектив-ный аспект связан с социальным престижем сосуществующих систем, с социальными установками говорящих, с их ценностной ориентацией.
Необходимо отметить, что доминирующий статус английского языка в США находит свое отражение не только в объективном, но и в субъективном аспекте языковой ситуации. Характерно, что высокий социальный престиж английского языка среди англоязычного населения, как правило, подразумевает более низкий престижный ранг других языков. При этом отрицательные установки в отношении «иммигрантских» языков свойственны не только англосаксонской группе, но порой и известной части самих носителей этих языков. Так, некоторая часть пуэрториканского населения усваивает навязываемые ей отрицательные установки в отношении испанского языка, рассматривая использование этого языка как признак неполноценности, недостаточной американизации [Дридзо 1973, 304]. По признанию американского социолога Дж. Герцлера, «иммигрант считался ассимилированным лишь тогда, когда он в достаточной мере овладевал нашим (т. е. английским. — А. Ш.) языком, ибо это давало ему возможность овладеть всеми существенными сторонами социальных ритуалов общины, формальных и неформальных, л участвовать в ее жизни, не испытывая неприятного положения человека, которого считают „неотесанным" и который сталкивается с предрассудками и отчужденностью» [Hertzler 1965, 232].
На самой низкой ступени престижной иерархии находятся «гибридные» языки иммигрантов, испытывающие интерферирующее воздействие английского языка. Отрицательные установки в отношении этих языков прослеживаются и в их прозвищах: Finglish («американизированный» язык финских иммигрантов), Spanglish (язык испаноязычного населения), Тех-Мех (язык мексиканцев, проживающих в Техасе), Wop (язык итальянских иммигрантов). Последний пример характерен тем, что здесь имеет
место своеобразный метонимический перенос: презрительная кличка итальянца переносится и на его язык: The wop yelling very loud and may be cussing us in wop for all I know (D. Runyon).
Характерно, что эти «гибридные» языки являются предметом насмешек не только со стороны англоязычных американцев, но и со стороны земляков говорящих на них иммигрантов. Так, в приложении к книге «Американский язык» Г. Менкен приводит следующий отрывок из юмористического стихотворения на «гибридном» англо-немецком языке типа Pennsylvania Dutch (язык немецких общин в штате Пенсильвания): Wenn die Robins Loft' tun mache, / Wenn der Frontlawn leicht ergrünt, / Wenn der Lilac-bushes shprouteh, / Peddlers in der Alley shouteh, / Da wird bei uns hausegecleant. Это стихотворение было опубликовано на страницах англоязычной чикагской газеты. Следующий пример заимствован из выходящей на немецком языке иммигрантской газеты «Нью-Йорк Штатс-цайтунг»: «"Was machst du denn in Amerika?" fragt der alte Onkel. "Well", der Kuno war sehr onnest. "Ich bin e Stiefelleger" (калька с англ. bootlegger 'торговец контрабандными спиртными напитками'. —А. Ш.). "Bist du verrückt geworden?" rоhrt der Onkel. "Was ist denn das?" — "Das", sagt der Kuno, "is a Antivereinigtenstaatenconstitutionsverbesserungs-spirituosenwarenhandler"» [Mencken 1957, (520].
Установки в отношении родного языка нередко меняются у иммигрантов разных поколений. Как отмечает Ш. А. Богина, переход иммигрантов на английский язык во втором-третьем поколении «не исключал, а предполагал интерес к языку предков, но уже не как к средству живого общения, а скорее как к иностранному языку. Такой интерес к языку предков как идеологической ценности — частое явление в современной Америке» [Богина 1976, 225].
Эту же тенденцию подметил Дж. Фишман, констатирующий любопытную закономерность — рост престижа родных языков в иммигрантских общинах по мере того, как сужаются и сокращаются сферы их функционального использования. Отмечаются, в частности, положительные установки в отношении неанглийских родных языков и «ностальгия» в отношении их у пожилых иммигрантов первого и второго поколений, которые до второй мировой войны характеризовали эти языки как «неблагозвучные», «испорченные» и «неграмотные». Более молодые информанты второго и третьего поколений, как показали результаты обследования, относятся к этим языкам менее эмоционально, но еще более положительно, хотя с произведениями на этих языках они знакомятся, как правило, в переводе. Таким образом, для широких слоев всех поколений характерно явление, которое Фишман называет «установочным ореолом» и которое не сопровождается увеличением использования этих языков. Обнаруживается нечто вроде обратной пропорции между интенсивностью использования родного языка и положительными установками по отношению к нему — еще одно подтверждение отсутствия прямой связи
между объективной и субъективной сторонами языковой ситуации [Fishman 1972, 142-143].
Существуют различные оценки тех факторов, которые сыграла решающую роль в формировании экзоглоссных отношений, характеризующих нынешнюю языковую ситуацию в Соединенных Штатах. Например, в одной из работ Дж. Фишмана мы находим попытку выявить те социальные явления, которые способствуют закреплению ведущей роли английского языка и вытеснению родных языков иммигрантов. Основные причины сокращения сферы использования этих языков, и числа людей, владеющих ими, заключаются, по его мнению, в «деэтнизации» религии, в отсутствии школ, которые могли бы стимулировать заинтересованность учащихся в поддержании достаточно высокого уровня владения этими языками, и прежде всего в «супраэтническом» характере американского общества. «Быстрое вовлечение иммигрантов в жизнь американских городов и восприятие ими американских национальных ценностей, — пишет Фишман, — приводят к разрушению традиционного уклада жизни». В то же время малая эффективность попыток сохранить родной язык и культуру объясняется, по его словам, отсутствием у иммигрантов популярной идеологической базы, которая могла бы соперничать с «супраэтническим американским национализмом» [Fish-man 1966, 394].
Нельзя не признать, что некоторые из отмеченных Дж. Фиш-маном явлений действительно имеют место и, несомненно, оказывают определенное влияние на формирование языковой ситуации в Соединенных Штатах. Однако возникает вопрос: действительно ли такие явления, как «деэтнизация церкви», недостаточная эффективность школьных программ по изучению «иммигрантских» языков, играют решающую роль в вытеснении этих языков английским? Более того, создается впечатление, что иммигранты как бы добровольно воспринимают американские национальные ценности и отказываются от родного языка под эгидой «супра-этнического» американского национализма. Думается, что на самом деле это далеко не так. Прав Э. Хауген, один из ведущих специалистов по билингвизму в Соединенных Штатах, когда пишет, что процесс вытеснения родных языков иммигрантов протекал при «социальном давлении языка, доминирующего в культуре и экономике, при отчаянном сопротивлении языка иммигрантов, упорном нежелании отказаться от речевых навыков, привитых с детства. Иммигрант никак не мог мгновенно перестроить свою речь, ибо речевые навыки гораздо прочнее внедряются в эмоциональную и интеллектуальную жизнь человека, чем многие это себе представляют. Язык нельзя выбросить как прошлогоднюю шляпку. Лишь в результате медленной и непрестанной войны на истощение за каждую идею и за каждое слово иностранец превращался в американца» [Haugen 1972, 1].
Не следует забывать, что языковая ассимиляция является частью общего ассимиляционного процесса, порожденного прежде
всего экономическими и социальными факторами, составляющими, как отмечает Ш. А. Богипа, структурную основу этого процесса. «Оказавшись в рамках нового этносоциального организма, иммигранты, вынужденные зарабатывать на жизнь, неизбежно включаются в экономическую систему этого организма и тем самым становятся элементом его социальной структуры» [Богина 1976, 223]. Именно на этой структурной основе получают развитие все другие разновидности ассимиляционных процессов: языковой, бытовой, культурный и др.
Решительные возражения вызывает и тезис Фишмана относительно «супраэтнического» характера американского национализма как определяющего фактора, влияющего на ассимиляцию иноязычного населения. Как отмечается в советской этнографической литературе, определяющим элементом межэтнической ситуации является именно национальная и расовая дискриминация [там же, 227]. Политика расовой дискриминации явилась одним из важнейших факторов, формировавших не только межэтническую, но и языковую (точнее, экзоглоссную) ситуацию. Неравноценность социального статуса английского языка и языков иммигрантских меньшинств в значительной мере отражает дискриминационную основу межэтнических и межъязыковых отношений.
Напомним, что иерархия межэтнических отношений строилась на основе не только социально-классовых признаков, но и с учетом такого признака, как степень «американизации» данной группы, т. е. степень ее ассимилированности. Социально-экономические отношения между этническими группами управляли так называемым иммигрантским циклом (термин американского ученого Д. Коула): вновь прибывшая группа занимает положение на самой низшей ступени иерархической лестницы, а группа, занимавшая до нее это положение, соответственно поднимается на более высокую ступень. Во время массовой иммиграции ирландцев в XIX в. представители этой группы занимали самое низкое положение в престижной иерархии. Впоследствии их место заняли итальянцы, затем выходцы из Юго-Восточной Европы, к середине XX в. пуэрториканцы и т. д. [там же, 228].
На вершине иерархической лестницы с самого начала находилась «референтная группа» — так называемые WASP (White Anglo-Saxon Protestants — белые протестанты англосаксонского происхождения). Именно эта группа и ее национализм, а не некий «супраэтиический» национализм, служили воплощением тех ценностей, на которые ориентировались другие группы в процессе американизации. Герой повести Филиппа Рота Portnoy's Complaint, сын иммигрантов из Восточной Европы, с завистью говорит о своих сверстниках из этой группы: Their fathers are men with white hair and deep voices who never use double negatives, and their mothers the ladies with the kindly smiles and the wonderful manners who say things like, "I do believe, Mary, that we sold thirty-five cakes at the Bake Sale." "Don't be too late,
dear", they sing out sweetly to their little tulips as they go boun-ching off in their bouffant taffeto dresses to the Junior Prom with boys whose names are right out of the grade-school reader, not Aaron and Arnold and Marvin, but Johny and Billy and Jimmy and Ted. Not Portnoy or Pincus, but Smith and Jones and Brown. These people are the Americans.
Культура этой группы, ее вкусы, социальные нормы и язык становились эталоном для подражания. Подражание распространялось и на имена собственные. Так, Кравец превращался в Teй-лора, Ковальчик в Смита, Циммерман в Карпентера, Пфунд в Паунда, Подлесник в Андервуда, Ионеску в Джоунза и т. п. Как сообщает Г. Менкен, президент Гувер был потомком немецкого поселенца Хубера, губернатор Пенсильвании Пеннибэкер — потомком голландца Паннебакера, а президент Университета Небраски Фэрфилд (Fairfield) — потомком француза Бошана (Beauchamp) [Mencken 1957, 474—554].
Представители иммигрантских меньшинств всегда занимали маргинальное положение в американской культуре, и в сравнении с занимающим центральное место в американской жизни английским языком их языки всегда были маргинальными языками.
Среди факторов, формирующих языковую ситуацию в Соединенных Штатах следует в первую очередь выделить языковую политику американского «истэблишмента». Политика «американизации» национальных меньшинств, традиционной ориентации на англосаксонскую культуру, дискриминации и сегрегации меньшинств в сфере образования, экономики и др. — все это нашло свое отражение в языковой политике, направленной на сохранение доминирующей роли английского языка во всех сферах социальной жизни.
В системе государственных школ США в течение многих лет безраздельно господствовал английский язык. Лишь сравнительно недавно в связи с усилением борьбы национальных меньшинств за свои права власти были вынуждены пойти на некоторые компромиссы. В 1969 г. конгресс США принял так называемый Закон о двуязычном обучении (Bilingual Education Act), допускающий использование в учебном процессе некоторых языков, которые раньше не использовались в государственных школах, подготовку на них соответствующих учебных материалов и (в отделт.-ных случаях) разработку письменности. Однако, как признает Дж. Фишман, мотивы, которыми руководствовались правительственные учреждения США, поддерживая этот закон, отнюдь не соответствовали интересам национальных меньшинств. Если последние надеялись на сохранение родного языка и на возможность в большей мере овладеть английским, то первые были заинтересованы лишь в распространении английского языка или, во всяком случае, признавали за ним полный и безоговорочный приоритет. Показательно, что в ходе предварительного обсуждения в конгрессе соответствующий законопроект именовался «за-
4 А. Д. Швейцер 49
конопроектом о двуязычном американском обучении». Политические установки американских законодателей были недвусмысленно раскрыты в 1976 г. в одной из правительственных директив, где прямо указывалось, что «поощрение культурного плюрализма с помощью Закона о двуязычной обучении не входило в намерения конгресса». Целью англосаксонского «истэблишмента» с самого начала было использование этого закона для интеграции в рамках американской политической и социокультурной системы и растворения в ней наиболее трудно поддающихся ассимиляции этнических групп [Fisliman 1980, 11—22]. Таким образом, включение «иммигрантских» языков в учебный процесс интересовало официальных инициаторов законопроекта лишь как средство, облегчающее ускоренное и более эффективное овладение английским языком и в конечном счете как орудие «американизации».
Необходимо также отметить, что действенность этого закона носит весьма ограниченный характер. Дело в том, что этот закон осуществляется главным образом путем предоставления фондов для учебно-показательных программ, подготовки двуязычных учителей, распространения учебных материалов и организации исследований в области двуязычного обучения. Все эти виды деятельности не являются обязательными. Языковая политика в области образования носит в Соединенных Штатах преимущественно децентрализованный характер, поскольку вопросы образования входят в компетенцию отдельных штатов. Более того, инструкции по осуществлению закона сопровождают его большим количеством оговорок, еще более снижающих его эффективность. Например, заявки на учебно-показательные программы принимаются лишь в том случае, если они исходят от достаточно многочисленных групп, представляющих значительную часть учащихся данного учебного округа.
Нельзя не согласиться с Фишаном, когда он пишет, что «такого рода политические компромиссы редко обеспечивают качественное образование» [Fishman 1980, 17]. Отсюда понятно то разочарование, которое вызвал Закон о двуязычном обучении среди американской общественности. И хотя до сих пор отсутствуют данные, позволяющие четко и однозначно оценить действие этого закона, ясно одно: одноязычная школа по-прежнему доминирует в сфере образования. По данным газеты «Пиплз уорлд», в настоящее время не более 65 тыс. американских школьников обучается по этой системе. Более того, в 1981/82 учебном году администрация США сократила на 25% расходы на двуязычное образование, которое, по словам президента Рейгана, «противоречит американским принципам» (People's World, 1981, August 29, p. 2).
Языковая ситуация складывается под воздействием целого ряда социальных процессов, таких, как, например, мобильность населения, степень его концентрации, урбанизация и др. По сути дела, речь идет о тех же самых процессах, которые определяют
ассимиляционные тенденции в США. В основе этих процессов лежат определенные закономерности капиталистического развития в этой стране. «Как известно, —писал В. И. Ленин, —особо благоприятные условия развития капитализма в Америке и особая быстрота этого развития сделали то, что нигде в мире не перемалываются так быстро и так радикально, как здесь, громадные национальные различия в единую „американскую" нацию»-.
Сказанное выше находит свое отражение, в частности, в тех миграционных процессах, которые достигли высокой степени интенсивности в Соединенных Штатах. Чрезвычайно высокий уровень географической мобильности является одной из характернейших черт демографических процессов в Соединенных Штатах. Внутренние миграционные процессы охватывали в первую очередь беднейшие слои населения, в том числе иммигрантского. Так, среди участников одного из самых мощных миграционных потоков, перемещения на Дальний Запад, было немало выходцев из других стран, в особенности из Германии и Скандинавии. И в наши дни сохраняется та же тенденция: текучесть населения достигает наиболее высокого уровня среди иммигрантов, вынужденных чаще других менять место жительства в поисках работы. Показательны в этом отношении данные, приводимые в работе Ч. Била, посвященной моделям миграции этнических меньшинств в США [Beale 1973, 938—946]. В этой работе, в частности, обращается внимание на то, что, по данным переписи 1970 г., географическая мобильность испаноязычного населения превышает средние данные для американского населения в целом (53% опрошенных мексиканцев сменило за последние 5 лет место жительства). Особенно интенсивным было переселение проживавших в Texacе мексиканцев в Калифорнию, Чикаго и другие промышленные центры Среднего Запада и в северо-западные районы Тихоокеанского побережья.
Известно, что одним из благоприятных факторов, содействующих сохранению культурных традиций и языка этноса, является сосредоточение последнего в пределах компактных этнотеррито-риальных массивов. Миграционные процессы в Соединенных Штатах препятствовали образованию подобных массивов и приводили к эрозии тех немногих из них, которые сохранились до наших дней. Показательно, что наиболее интенсивный отток мексиканского населения наблюдался как раз из районов преобладающего сосредоточения этой этнической группы (из Ларедо, Мак-Аллена, Браунсвилла и других населенных пунктов долины реки Рио-Гранде).
Все это приводило к этнической гетерогенности населения и создавало условия, способствующие культурной и языковой ассимиляции. В этом же направлении действовала и другая мощная тенденция, определявшая многие социально-демографические про-
2Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 30, с. 354—355.
цессы в США, а именно урбанизация, одна из важнейших черт капиталистического развития в этой стране. Так, с 1900 по 1960 г. уровень урбанизации американского населения возрос с 40 до 70%. С урбанизацией, в частности, была связана значительная доля внутренних миграций (например, большой приток населения из сельскохозяйственных районов Юга в промышленные центры Севера) [Havinghurst 1967, 393—407]. Особенно высокого уровня достигла урбанизация в послевоенный период. В настоящее время 2/3 американцев живут в 26 крупных городских массивах — stip cities, т. с. регионах с населением свыше 1 млн. чел., обычно охватывающих несколько городов и занимающих около 1/10 всей территории США (U. S. News and World Report, 1980, June 30, 52).
В городах, как известно, значительно ускоряются ассимиляционные процессы, в том числе и языковые. История Соединенных Штатов свидетельствует о том, что культурные традиции иммигрантов сохранились в большей мере и в течение более длительного времени в сельских поселениях, где было сосредоточено значительное число представителей данной этнической группы. В наши дни такие поселения сохранились лишь в виде единичных вкраплений на демографической карте США, например старинные поселения немцев-сектантов амиш с их патриархальными традициями, не допускающими пользования радио, автомобилем, трактором. Однако такие изолированные энклавы представляли собой исключения, а правилом был урбанизированный образ жизни, свойственный иммигрантским общинам еще в большей мере, чем остальному населению [Богина 1976, 225 — 226].
Влияние урбанизации на процессы языковой ассимиляции убедительно продемонстрировал Э. Хауген, который, используя данные 1940 г., обнаружил, что иммигранты второго поколения, проживающие в сельских районах, сохраняют знание родного языка в большей мере, чем те, кто проживает в городах. Причем эта тенденция распространилась и на более ассимилированные в языковом отношении группы выходцев из скандинавских стран и Германии, и на менее ассимилированные группы иммигрантов из Южной и Восточной Европы [Haugen 1953]. Оценивая воздействие урбанизации на жизнь иммигрантских общин, Э. Хауген писал: «Под натиском радио, автомобиля и современной прессы даже самые крохотные ручейки в американской жизни обесцвечиваются, лишаются местного колорита. В жизнь группы и даже в семейную жизнь иммигранта вторгаются обезличивающие силы механизированной и беспощадной цивилизации» IHaugen 1972, 38]. Сужение коммуникативной сферы неанглийских языков является результатом комбинированного воздействия множества социальных факторов — школы, религии, средств массовой коммуникации. Роль последних едва ли можно переоценить: печать, радио и телевидение значительно расширяют сферу контактов неанглоязычного населения Америки с английской речью, способствуя
ее внедрению в повседневный домашний быт, где дольше сохранились позиции родного языка.
Помимо внеязыковых факторов на формирование экзоглоссных отношений в Соединенных Штатах известное влияние оказывали и некоторые характеристики самих языков, контактирующих с английским языком. Например, для эволюции норвежского языка в США чрезвычайно важным было то обстоятельство, что выходцы из Норвегии были носителями различных норвежских диалектов, между которыми отмечаются значительные расхождения в интонации, произношении, морфологии, фразеологии и порядке слов. Более того, эти различия наделялись определенными социальными атрибутами, становились предметом социальных оценок, зачастую отрицательных, со стороны носителей других диалектов. Эти социальные установки порой ускоряли переход иммигрантов в условиях смешения диалектов на английский язык. На вопрос, почему она предпочитает говорить по-английски, норвежка из Айовы ответила: «Well, when my husband talks Sogning, and I answer in Gudbrandsdøl, it don't hitch so good» [Haugen 1972, 18]. В целом диалектная раздробленность и отсутствие литературного стандарта, по-видимому, ослабляли позиции многих языков в их конкуренции с английским. Это обстоятельство, очевидно, имело немалое значение для формирования языковой ситуации в Соединенных Штатах, где значительная часть неанглоязычного населения состояла из носителей местных диалектов, не владевших литературным языком.
Подводя итоги сказанному, можно констатировать тот несомненный факт, что структура экзоглоссных отношений, будучи одним из аспектов языковой ситуации в США, является по существу одним из элементов структуры социальной дифференциации языка. В самом деле, взаимодействующие друг с другом компоненты экзоглоссной ситуации —английский язык, неанглийские языки национальных меньшинств и бытующие среди последних «гибридные» языки — обладают достаточно четкой социальной маркированностью. При этом эта маркированность в известной мере отражает социальную структуру общества.
В структуре экзоглоссных отношений достаточно четко прослеживаются рефлексы как вертикальной, так и горизонтальной социальной дифференциации, т. е. дифференциации по уровням социальной иерархии, с одной стороны, и по сферам общественной деятельности — с другой. Картина распределения функций между английским языком и неанглийскими языками занимающих маргинальное положение в американском обществе этнических групп отражает и маргинальность тех сфер общественной деятельности, где эти этнические группы в известной мере сохраняют свою целостность преимущественно в рамках малых социальных групп. В то же время асимметрия социально-коммуникативных ролей английского языка и других языков, их неравное положение в престижной иерархии, несомненно, связаны и с социальным неравенством их носителей.
Разумеется, следует иметь в виду, что эти корреляции, как и вообще любые корреляции между языком и обществом, не носят взаимооднозначного характера. Так, если неанглийские языки этнических групп в целом соотносятся с определенными элементами социальной структуры, то английский язык, как это будет показано в следующем разделе, характеризуется весьма широким спектром социальной дифференциации. Как отмечалось в гл. I, структура социальной дифференциации языка несводима к социальной структуре общества. Тем не менее определенные, пусть опосредованные, связи между этими структурами, несомненно, налицо, и частным случаем таких связей является отражение известных диспропорций этносоциальной структуры американского общества в структуре экзоглоссных отношений как одном из аспектов языковой ситуации в Соединенных Штатах.