Экзоглоссная языковая ситуация

Языковая ситуация может складываться как из межъязыковых, так и из внутриязыковых отношений, т. е. из отношений между данным языком и другими языками, сосуществующими с ним в дан­ном ареале, и из отношений между подсистемами данного языка, например между литературным языком и диалектами. Как указы­валось выше, в первом случае речь идет об экзоглосспых, а во

¹ Программа Коммунистической партии Советского Союза. М., Политиздат, 1976, с. 115.

втором — об эндоглоссных отношениях. Языковая ситуация в Сое­диненных Штатах характеризуется сочетанием как экзоглоссных, так и эндоглоссных отношений между формирующими эту ситуа­цию языковыми системами и подсистемами.

Рассмотрим сначала языковую ситуацию в Соединенных Шта­тах под углом зрения тех отношений, которые существуют между английским языком и другими функционирующими в этой стране языками. Прежде всего следует отметить, что эту ситуацию, поль­зуясь терминологией Л. Б. Никольского, можно причислить к раз­ряду явно несбалансированных, поскольку сосуществующие в ее рамках языковые системы никак нельзя считать функционально равнозначными. Во всех коммуникативных сферах доминирует английский язык, или, точнее, его американский вариант (Ame­rican English), язык господствующей в стране культуры.

Тенденции, характеризующие нынешнюю экзоглоссную ситуа­цию в Соединенных Штатах, уходят своими корнями в самый ран­ний период колонизации Американского континента и формиро­вания американской нации. Подобно языку испанских и порту­гальских колонизаторов, английский язык завоевывал доминирую­щее положение в процессе колониальной экспансии. «Торжество английского, испанского и португальского языков в странах Нового Света, — писал американский социолог Дж. Фишман, — это торжество физической силы, экономического контроля и идео­логического засилья» [Fishman 1972, 136].

Первая английская колония на территории Северной Америки была основана в 1609 г. С тех пор вся история колоний характери­зовалась истребительными войнами против индейцев — коренного населения Американского континента. О жестокости этих войн крас­норечиво свидетельствуют следующие цифры: индейское населе­ние Америки, насчитывавшее ко времени европейской колониза­ции от 800 тыс. до 1 млн. человек, к концу XIX в. сократилось до 200 тыс. [Золотаревская 1973, 96—99]. Присущий колонизаторам взгляд на коренных обитателей Америки как на существа низшего порядка распространялся и на их культуру, в том числе и на язык, который с течением времени был низведен до языка бытового об­щения в пределах индейских резерваций.

Расширение территории английских колоний, а впоследствии и нового государства — США за счет земель, принадлежавших ранее Франции, Голландии, Испании и Мексике, сопровожда­лось дальнейшей экспансией английского языка, укреплением его господствующей роли в американском обществе. Так, поселе­ние Новый Амстердам, стоявшее в XVI в. на месте нынешнего Нью-Йорка, представляло собой, по свидетельству Ч. Лэрда, «настоящий Вавилон», где помимо речи хозяев колонии — гол­ландцев звучала речь валлонов, французских гугенотов, немцев из Пфальца, португальцев и др. Для ведения официальной кор­респонденции губернатор колонии Иохан Принтц был вынужден выписать секретаря, владевшего латынью, которая порой выпол­няла функции lingua franca. Ситуация в корне изменилась с при-

ходом англичан, язык которых вытеснил голландский и другие языки этой территории [Laird 1970, 107].

Сходная судьба постигла и другие языки соперничавших с Анг­лией на североамериканском континенте европейских держав. На территории Соединенных Штатов сохранились лишь отдельные испаноязычные общины на юго-западе, состоящие в подавляю­щем большинстве из новой иммиграции, и немногочисленные язы­ковые островки наподобие «кейдженов» (Cajuns — диалектизм от Acadians) в Луизиане — потомков бежавших из Акадии (нынеш-пей Новой Шотландии) французов после захвата этой колонии англичанами. Не случайно в своей книге «Язык в Америке» Ч. Лэрд назвал английский язык языком, «вторгшимся» на североамерикан­ский континент (invading language).

На протяжении всей истории США население этой страны не­прерывно пополнялось иммигрантами — сперва главным образом выходцами из стран Западной и Центральной Европы — Германии, Ирландии, Англии и др., а к концу XIX в. выходцами из Южной и Юго-Восточной Европы — Италии, Австро-Венгрии, царской России. С этим основным потоком иммиграции смешивались при­шельцы из -Турции, Китая, Японии и других стран. Вливаясь в американское общество, все эти группы в той или иной степени попадали под влияние общеамериканской среды. В ходе их адап­тации значительную роль играло усвоение ценностей уже сформи­ровавшейся доминирующей культуры, овладение английским языком как важнейший элемент процесса аккультурации. Знание английского языка давало вполне осязаемые преимущества и рас­сматривалось как непременное условие интеграции группы или индивида в рамках американского общества. Характерен в этом отношении снисходительный отзыв Г. К. Лоджа об ирландцах в его речи в сенате по поводу законопроекта 1895 г. о сокращении иммиграции: «. . .ирландцы почти тысячу лет связаны с англоязыч­ным народом. Они говорят на том же языке. . . почти перемеша­лись с ними» [Богина 1976, 196].

С годами роль английского языка как орудия и показателя американизации еще более возросла. Доминирующая роль англий­ского языка в современном американском обществе находит свое отражение как в его официальном, правовом статусе (он безраз­дельно господствует в сфере государственного управления, поли­тической администрации, официального делопроизводства, обра-зования.и др.), так и в его фактическом положении. Об этом можно судить, в частности, по данным переписи 1970 г., согласно кото­рым из 203 млн. 210 тыс. американцев (общая численность амери­канского населения на 1970 г.) число носителей английского языки (т. е. лиц, считающих его родным) составляло 160 млн. 717 тыс. [Берзина 1973, 56]. Об этом свидетельствует и то обстоятельство, что билингвизм в Соединенных Штатах распространен главным образом в среде носителей неанглийских языков, иммигрантов пер­вого и в известной мере второго поколений, вынужденных адап­тироваться к господствующему укладу жизни, к господствующей культуре и языку.

Доминирующее положение английского языка проявляется и в его социально-коммуникативной роли. В отличие от «иммигрант­ских» языков, используемых главным образом в сфере межлично­стного и внутригруппового общения, английский язык выступает также и как основное средство межгрупповой, межэтнической п общенациональной коммуникации. Языки национальных мень­шинств в целом находятся в состоянии упадка. Сфера их исполь­зования (в особенности у второго и третьего поколений иммигран­тов) неуклонно сокращается. Б отличие от английского языка, область применения которого практически не ограничена, языки национальных меньшинств используются почти исключительно в быту и лишь в некоторых строго ограниченных и маргинальных социально-коммуникативных сферах (церковь иммигрантской об­щины, приходская и лишь в весьма ограниченной степени госу­дарственная школа, некоторые органы местной печати).

Но даже и в этих сферах отмечается усиленное вытеснение языков национальных меньшинств английским языком. По сви­детельству Ш. А. Богиной, национальная приходская школа (pa­rochial school), в прошлом один из главных механизмов сохране­ния родного языка иммигрантских общин, в значительной мере утратила эту функцию. Конкурируя с государственной школой (public school), она приспосабливалась к требованиям времени, переходя на преподавание учебных предметов на английском языке. О незначительном использовании иммигрантских языков в некоторых государственных школах см. ниже. В состоянии упад­ка находится иммигрантская пресса. Так, с 30-х годов XX в. в США не выходит ни одна газета на скандинавских языках. К началу второй мировой войны газеты на греческом языке читали лишь иммигранты первого поколения. В то же время отмечается некото­рый количественный рост иммигрантской прессы, выходящей на английском языке [Богина 1973, 344—345]. Во многом утра­тила роль хранителя культурных и языковых традиций и имми­грантская церковь. Например, католическая церковь, занимаю­щая ведущее положение среди иммигрантских церквей, в значи­тельной мере подверглась американизации и сама превратилась в орудие ассимиляции, в том числе и языковой. Это объясняется той ролью, которую сыграли в создании этой церкви англоязыч­ные ирландцы, и в частности ирландское духовенство, культиви­ровавшее использование английского языка в качестве языка католического богослужения. Все больше возрастала роль анг­лийского языка и среди лиц других вероисповеданий, в частности у иммигрантов-протестантов, переходивших в общеамериканские англоязычные конгрегации [Богина 1976, 231—232].

Подчиненное положение «иммигрантских» языков в структуре сложившейся в США языковой ситуации сказывалось и в значи­тельной интерференции, которую испытывали эти языки со сто­роны английского, в особенности на лексико-семантическом уров­не, в возникновении своеобразных гибридов наподобие Finglish, языка финских иммигрантов, в котором английские лексемы

втягивались вморфологические парадигма финского языка. Ср., например, парадигму склонения существительного haussi от англ. house 'дом', используемого в Finglish вместо финского talo: haussi 'дом', haussin 'дома', haussiksi 'в дом', haussissa'в доме', haussista 'от дома', haussineen 'с домом', haussitta 'без дома' и т. д. Ср. также парадигму спряжения заимствованного глагола kliinaan (от clean 'чистить'), заменившего финский глагол puhsistan: klii­naan 'я чищу', kliinaat 'ты чистишь', hän kliinaa 'он чистит', klii-naamme 'мы чистим', kliinatte 'вы чистите', kliinavat 'они чистят'.

Порой этот процесс заходил еще дальше и охватывал другие уровни языковой структуры. Например, в конструкции «притя­жательное местоимение + существительное» наблюдалась утрата флексий у существительного (но не у местоимения): minun kirja 'моя книга' вместо minun kirjani, sinun kirja 'твоя книга' вместо sinun kirjasi, hänen kirja 'его книга' вместо hänen kirjansa [Men­cken 1957,676—677]. Ср. пародийное воспроизведение речи рус­ских эмигрантов в Нью-Йорке в стихотворении Маяковского «Американские русские»: «. . .Я вам, сэр, назначаю апойнтман. / Вы знаете, кажется, мой апартман?/Тудой пройдете четыре блока,/ потом сюдой дадите крен. / А если стриткара набита, около / можете взять подземный трен. / Возьмите с меняньем пересядки тикет / и прите спокойно, будто в телеге./ Слезете на корнере у дроге ликет, / а мне уж и пинту принес бутлегер».

В советской лингвистической литературе эти процессы под­верглись всестороннему анализу в работах Ю. А. Жлуктенко, исследовавшего украинско-английские межъязыковые отношения в США и Канаде, А. Пажусиса, подвергшего анализу фонетичес­кую и морфологическую¹ ассимиляцию английских заимствований в литовском языке Северной Америки, и О.-А. Глемжене, рас­смотревшей в своем исследовании процессы интерференции англий­ского языка в лексике литовцев США [Жлуктенко 1964; Пажусис 1971; Глемжене 1973]. В этих работах отмечается, что особенностью функционирования языка иммигрантов является то, что его приспособление к новым условиям общения, или, иными словами, расширение его лексико-семантической системы, происходит главным образом за счет заимствований из английского языка и лишь в очень небольшой степени за счет новообразований с ис­пользованием собственных словообразовательных средств. Это объясняется экстралингвистическими условиями: иммигранты не просто вступали в контакт с новым миром предметов, процессов и понятий, но и становились при этом членами нового общества, где доминировал иной язык. И поэтому любая лексико-семанти-ческая лакуна родного языка восполнялась прежде всего с помо­щью готовой единицы этого доминирующего языка.

10. А. Жлуктенко собрал в своей работе 1670 англицизмов, используемых в украинской иммигрантской речи. О.-А. Глем­жене собрала 2205 лексических единиц, представляющих собой различные типы интерферирующего влияния английского языка на литовский (1845 полностью ассимилированных единиц, 50

неассимилированных единиц, сохранивших свое английское фо­нетическое и морфологическое оформление, 200 калек с англий­ского языка и 110 гибридных образований, или «полукалек»). Среди английских заимствований в языке литовских иммигрантов Глемжене выделяет следующие группы: 1) аддитивные заимство­вания, выражающие реалии новой страны и новые понятия, для которых в литовском языке не было обозначения (aldermanas ← ← alderman 'член муниципального совета'; slekas ← slack 'за­медление производства'); 2) синонимические заимствования, выступающие в качестве идеографических синонимов по отноше­нию к исконно литовским единицам и выражающие какие-либо различия в референтах литовской п американской действитель­ности (например, auza ← house 'дом' — лит. namas); 3) дублирую­щие заимствования — абсолютные синонимы литовских единиц (brencius ← branch 'ветка' — лит. saka и др.).

Разумеется, и в английском языке иммигрантов (в основном первого и — в меньшей степени — второго поколений) наблю­даются следы интерферирующего влияния родного языка. Так, по свидетельству Э. Хаугена, в речи норвежских детей в Вашинг­тоне наблюдались случаи отклонения от норм английского языка под воздействием норвежского: лексические заимствования из норвежского наподобие screeve 'писать' (от норв. skrive) и stain в знач. 'камень' вместо англ. stone (от норв. stein), многочислен­ные случаи калькирования типа wash up 'мыть посуду', I'm angry on you вместо at you 'Я сержусь на тебя', pack up вместо unpack 'распаковывать'. В ряде случаев отмечались ложные ана­логии, основанные на внешнем сходстве языковых форм англий­ского и норвежского языков. Так, фраза We buried and buried, означающая по-английски 'Мы закапывали и закапывали', упот­реблялась вместо правильной английской фразы We kept carrying 'Мы все время несли (что-либо)'. Здесь норв. bære отождествля­лось с англ. bury (вм. carry 'носить'). В то же время норвежский язык этих детей обнаруживал гораздо более серьезные отклоне­ния от нормы под влиянием английского языка [Haugen 1972, 318 ].

Отмеченные выше явления, связанные с влиянием родного языка иммигрантов на их английскую речь, не оказывают суще­ственного воздействия на литературный английский язык. Из сказанного отнюдь не следует, что Standard American English не испытал никакого влияния со стороны родных языков много­миллионного иммигрантского населения. Однако это влияние затра­гивало лишь его лексику, в основном ее периферийные слои. Так, среди заимствований из языка иммигрантов-немцев преобла­дали названия пищевых продуктов и напитков (pumpernickel 'сорт ржаного хлеба', liverwurst 'ливерная колбаса', frankfurters 'сосиски', Lager 'сорт пива' и др.). Нередко эти заимствования подвергались ассимиляции (liverwurst ← Leberwurst) [Швейцер 1963, 39].

Спорной представляется попытка Дж. Дилларда представить в гипертрофированном виде масштабы влияния языков иммиграи-

тов на American English [Dillard 1980]. В целом влияние род­ного языка иммигрантов на их английский язык представляет со­бой рецессивное явление, наблюдаемое в основном у первых поко­лений иммигрантов и постепенно сходящее на нет под воздействием языковой ассимиляции (см. наблюдения Дж. Сойер над речью потомков испанских поселенцев в Техасе [Sawyer 1959]).

По мнению Дж. Фишмана, процесс языковой ассимиляции иммигрантов обычно распадается на следующие этапы. На пер­вом этапе иммигрант усваивает английский через посредство род­ного языка. Английский язык используется лишь в тех сферах, где иммигрант не может использовать родной язык: трудовая дея­тельность, государственные учреждения. Интерференция со сто­роны английского языка носит незначительный характер. Уро­вень владения английским языком невысок, а число владеющих им невелико. На втором этапе возрастают число иммигрантов, владеющих английским языком, и степень освоения этого языка. Иммигранты могут использовать в ряде коммуникативных сфер как родной язык, так и английский, все еще опосредованный род­ным языком. Значительно возрастает интерференция. На третьем этапе (дети второго поколения) контактирующие языки функцио­нируют независимо друг от друга. Число билингвов достигает максимума. Между сферами использования обоих языков на­блюдается максимальное перекрещивание. И наконец, на чет­вертом этапе английский язык вытесняет родной из всех сфер, кроме наиболее интимных и ограниченных. Таким образом, на протя­жении 2—3-х поколений происходит переход от смешанного би­лингвизма (compound bilingualism), т. e. билингвизма, при ко­тором контактирующие языки находятся в отношении функцио­нальной взаимозависимости, к координативному билингвизму (coordinate bilingualism), при котором языки функционируют не­зависимо друг от друга, и вновь к смешанному билингвизму. При смешанном билингвизме коллектив обслуживается смешан­ной социально-коммуникативной системой, в которой одни клетки функциональной матрицы заполняются английским языком, а дру­гие — родным языком этнической группы. При этом первая и чет­вертая стадии характеризуются диаметрально противоположным соотношением между английским языком и родным, но в целом представляют собой один и тот же тип билингвизма [Fishman 1972, 115-116].

Вопрос о соотношении английского и родного языка у билинг­вов будет рассмотрен подробнее в гл. V, посвященной билинг­визму и диглоссии. Сейчас для нас важно отметить общую тен­денцию вытеснения языков национальных меньшинств англий­ским языком как один из существенных аспектов языковой ситуа­ции в Соединенных Штатах. Эта тенденция подтверждается дан­ными сопоставительного анализа результатов переписи 1940 и 1960 гг. В целом в этот период наблюдалось значительное сниже­ние количества опрошенных, указавших в качестве родного языка какой-либо неанглийский язык. В 1940 г. среди носителей неанг-

лийских языков ведущее место занимали носители немецкого, итальянского, польского, испанского, идиш и французского. К 1960 г. ведущее место сохранилось за той же «большой шестер­кой», но в несколько ином порядке: итальянский, испанский, немецкий, польский, французский и идиш. Среди носителей этих языков возросло лишь число говорящих на испанском (причем значительно — на 79,2%, по-видимому, благодаря притоку слабо ассимилированных испаноязычных иммигрантов из Пуэрто-Рико и Мексики). Потери среди «большой шестерки» колебались от 2,5% (итальянский) до 44,9% (идиш). В целом число носителей неанглийских языков сократилось за указанный период на 15,8%. Особенно заметной была ассимиляция скандинавов, среди кото­рых число носителей датского языка снизилось на 65,1%, нор­вежского — на 51,1 и шведского — на 50,0% [Fishman 1972, 107-109].

Следует отметить, что общая тенденция к сокращению числа говорящих на неанглийских языках реализуется далеко не равно­мерно и, по-видимому, зависит от культурно-исторических усло­вий, динамики иммиграционных процессов, роста или снижения этнического самосознания, тенденций общественного развития и других факторов. Так, советский исследователь М. Я. Берзина, сопоставляя данные переписей 1950 и 1970 гг., отмечает, что за 1950—1970 гг. наблюдалось заметное увеличение числа говоря­щих на неанглийских языках (на 31 %). Рост числа носителей ряда неанглийских языков представляется несколько неожиданным в свете исчислений Дж. Фишмана, исходившего из гипотезы, основанной на преобладавших в прошлом весьма интенсивных процессах языковой ассимиляции. По мнению М. Я. Берзиной, исследователи 60-х годов не смогли уловить некоторые тенденции последниях лет. Данные 1970 г. свидетельствуют о повышении роли некоторых неанглийских языков во втором и, возможно, в третьем поколениях. В то же время стремление зафиксировать в анкетах переписи факт использования своего родного языка говорит о но­вом усилении «этноцентризма» — тенденции, которая одно время, казалось, сходила на нет [Берзина 1973, 55—56].

Думается, что оценка данных переписи 1970 г. требует весьма осторожного подхода. Прежде всего, обращает на себя внимание то обстоятельство, что рост числа носителей неанглийских языков значительно отстает от общего роста населения США за тот же период (55%), что в конечном счете подтверждает общую тенден­цию к сокращению удельного веса говорящих на неанглийских языках в общей массе населения. Во-вторых, увеличение числа носителей родного языка касается лишь четырех групп — гово­рящих на испанском языке (увеличение более чем в 4 раза), на французском (на 84%), на немецком (на 23%) и на итальянском (на 9%). При этом в итальянской группе число говорящих по-итальянски примерно соответствует числу выходцев из Италии.

Таким образом, существенное увеличение числа говорящих на неанглийских языках отмечается преимущественно лишь в трех

этнических группах и больше всего среди испаноязычных амери­канцев. Среди остальных этнических групп число говорящих на родном языке либо осталось на прежнем уровне, либо сократи­лось. Однако в испаноязычной группе значительный рост числа носителей родного языка отмечался и с 1940 по 1960 г., что опере­жает приток испаноязычного населения в США. Для этого, по-видимому, есть серьезные причины. Например, как отмечает И. Ф. Хорошаева, подавляющее большинство «чиканос», мекси­канцев, переселившихся в США в период массовой иммиграцион­ной волны, и их потомков проявляет исключительную стой­кость к ассимиляционным процессам и приверженность к родному языку, чему в немалой мере способствует глубокое чувство гор­дости за мексиканскую национальную культуру и яркое нацио­нальное самосознание. Определенную роль в закреплении этих установок сыграл постоянный приток «брасерос» (сезонных бат­раков-поденщиков), привносящих свежий национальный эле­мент в культуру этой этнической группы. Ассимиляции этой группы препятствуют также национально-расовые предрассудки англо­язычных американцев, низкий социальный статус «чиканос», а также национальная и расовая дискриминация в быту, образо­вании, политической жизни и при найме на работу и, несомненно, расовая сегрегация, царящая в таких городах, как Лос-Андже­лес, Сан-Антонио и др., где мексиканцы живут в скученности и нищете в особых кварталах (colonias) [Хорошаева 1973, 273—276].

Разумеется, нельзя не заметить определенной тенденции к росту этнического самосознания среди национальных мень­шинств США, тенденции, которая у таких этнических групп, как «чиканос», индейцы и др., была, очевидно, связана с общим подъемом борьбы за гражданские права, против национальной и расовой дискриминации. Эта борьба, развернувшаяся с осо­бой силой в 60—70-е годы, охватила и другую часть испаноязыч­ного населения Америки —пуэрториканцев, языковая и куль­турная ассимиляция которых зашла гораздо дальше, чем у мекси­канцев. И у них отмечается возрождение интереса к родному языку, которое поддерживается политическими и культурными органи­зациями, борющимися за их права. По-видимому, сокращение применения языка в его основных, коммуникативных функциях может сопровождаться усилением его «символических» функций, в том числе функции объединяющей.

Возможно, что растущее этническое самосознание и повлияло в известной степени на итоги переписи, на стремление зафикси­ровать факт использования родного языка, а порой, может быть, и стремление его использовать. Во всяком случае, следует иметь в виду, что данные любого анкетного опроса часто отражают не столько реальное речевое поведение, сколько реакцию на опре­деленные социальные нормы, установки и ожидания. Именно поэтому считается, что никакие анкеты не могут полностью заме­нить наблюдений над реальной речевой деятельностью информан­тов [Швейцер 1976, 158]. Впрочем, даже делая поправку на субъ-

ективную окрашенность ответов на вопросы переписи, нельзя не признать, что указанные выше цифры в ряде случаев слишком значительны, чтобы их можно было целиком и полностью припи­сать субъективным установкам опрашиваемых. Речь идет, по-видимому, о реальных фактах возросшей сопротивляемости не­которых групп языковой ассимиляции. Однако, как следует из сказанного выше, это ни в коей мере не подрывает доминирующей роли английского языка и не ставит под сомнение общую тенден­цию к сокращению сферы использования других языков, к со­хранению за ними лишь маргинальной, второстепенной роли. От­дельные отклонения от этой тенденции едва ли способны ее поко­лебать.

Вернемся к сказанному выше о необходимости различать две стороны языковой ситуации — объективную и субъективную. Как уже было сказано, в отличие от объективного аспекта языко­вой ситуации, включающего некоторые параметры, характери­зующие сами языковые системы и их соотношение, ее субъектив-ный аспект связан с социальным престижем сосуществующих систем, с социальными установками говорящих, с их ценностной ориентацией.

Необходимо отметить, что доминирующий статус английского языка в США находит свое отражение не только в объективном, но и в субъективном аспекте языковой ситуации. Характерно, что высокий социальный престиж английского языка среди англо­язычного населения, как правило, подразумевает более низкий престижный ранг других языков. При этом отрицательные уста­новки в отношении «иммигрантских» языков свойственны не только англосаксонской группе, но порой и известной части са­мих носителей этих языков. Так, некоторая часть пуэрториканс­кого населения усваивает навязываемые ей отрицательные уста­новки в отношении испанского языка, рассматривая использова­ние этого языка как признак неполноценности, недостаточной американизации [Дридзо 1973, 304]. По признанию аме­риканского социолога Дж. Герцлера, «иммигрант считался ас­симилированным лишь тогда, когда он в достаточной мере овла­девал нашим (т. е. английским. — А. Ш.) языком, ибо это давало ему возможность овладеть всеми существенными сторонами со­циальных ритуалов общины, формальных и неформальных, л участвовать в ее жизни, не испытывая неприятного положения человека, которого считают „неотесанным" и который сталкива­ется с предрассудками и отчужденностью» [Hertzler 1965, 232].

На самой низкой ступени престижной иерархии находятся «гибридные» языки иммигрантов, испытывающие интерферирую­щее воздействие английского языка. Отрицательные установки в отношении этих языков прослеживаются и в их прозвищах: Finglish («американизированный» язык финских иммигрантов), Spanglish (язык испаноязычного населения), Тех-Мех (язык мек­сиканцев, проживающих в Техасе), Wop (язык итальянских им­мигрантов). Последний пример характерен тем, что здесь имеет

место своеобразный метонимический перенос: презрительная кличка итальянца переносится и на его язык: The wop yelling very loud and may be cussing us in wop for all I know (D. Runyon).

Характерно, что эти «гибридные» языки являются предметом насмешек не только со стороны англоязычных американцев, но и со стороны земляков говорящих на них иммигрантов. Так, в приложении к книге «Американский язык» Г. Менкен приводит следующий отрывок из юмористического стихотворения на «гиб­ридном» англо-немецком языке типа Pennsylvania Dutch (язык немецких общин в штате Пенсильвания): Wenn die Robins Loft' tun mache, / Wenn der Frontlawn leicht ergrünt, / Wenn der Lilac-bushes shprouteh, / Peddlers in der Alley shouteh, / Da wird bei uns hausegecleant. Это стихотворение было опубликовано на стра­ницах англоязычной чикагской газеты. Следующий пример заим­ствован из выходящей на немецком языке иммигрантской газеты «Нью-Йорк Штатс-цайтунг»: «"Was machst du denn in Amerika?" fragt der alte Onkel. "Well", der Kuno war sehr onnest. "Ich bin e Stiefelleger" (калька с англ. bootlegger 'торговец контрабанд­ными спиртными напитками'. —А. Ш.). "Bist du verrückt ge­worden?" rоhrt der Onkel. "Was ist denn das?" — "Das", sagt der Kuno, "is a Antivereinigtenstaatenconstitutionsverbesserungs-spirituosenwarenhandler"» [Mencken 1957, (520].

Установки в отношении родного языка нередко меняются у иммигрантов разных поколений. Как отмечает Ш. А. Богина, переход иммигрантов на английский язык во втором-третьем по­колении «не исключал, а предполагал интерес к языку предков, но уже не как к средству живого общения, а скорее как к ино­странному языку. Такой интерес к языку предков как идеоло­гической ценности — частое явление в современной Америке» [Богина 1976, 225].

Эту же тенденцию подметил Дж. Фишман, констатирующий любопытную закономерность — рост престижа родных языков в иммигрантских общинах по мере того, как сужаются и сокра­щаются сферы их функционального использования. Отмечаются, в частности, положительные установки в отношении неанглийс­ких родных языков и «ностальгия» в отношении их у пожилых иммигрантов первого и второго поколений, которые до второй ми­ровой войны характеризовали эти языки как «неблагозвучные», «испорченные» и «неграмотные». Более молодые информанты вто­рого и третьего поколений, как показали результаты обследо­вания, относятся к этим языкам менее эмоционально, но еще более положительно, хотя с произведениями на этих языках они знакомятся, как правило, в переводе. Таким образом, для широ­ких слоев всех поколений характерно явление, которое Фишман называет «установочным ореолом» и которое не сопровождается увеличением использования этих языков. Обнаруживается нечто вроде обратной пропорции между интенсивностью использова­ния родного языка и положительными установками по отношению к нему — еще одно подтверждение отсутствия прямой связи

между объективной и субъективной сторонами языковой ситуации [Fishman 1972, 142-143].

Существуют различные оценки тех факторов, которые сыграла решающую роль в формировании экзоглоссных отношений, ха­рактеризующих нынешнюю языковую ситуацию в Соединенных Штатах. Например, в одной из работ Дж. Фишмана мы находим попытку выявить те социальные явления, которые способствуют закреплению ведущей роли английского языка и вытеснению родных языков иммигрантов. Основные причины сокращения сферы использования этих языков, и числа людей, владеющих ими, заключаются, по его мнению, в «деэтнизации» религии, в от­сутствии школ, которые могли бы стимулировать заинтересо­ванность учащихся в поддержании достаточно высокого уровня владения этими языками, и прежде всего в «супраэтническом» характере американского общества. «Быстрое вовлечение им­мигрантов в жизнь американских городов и восприятие ими аме­риканских национальных ценностей, — пишет Фишман, — при­водят к разрушению традиционного уклада жизни». В то же время малая эффективность попыток сохранить родной язык и культуру объясняется, по его словам, отсутствием у иммигран­тов популярной идеологической базы, которая могла бы сопер­ничать с «супраэтническим американским национализмом» [Fish-man 1966, 394].

Нельзя не признать, что некоторые из отмеченных Дж. Фиш-маном явлений действительно имеют место и, несомненно, ока­зывают определенное влияние на формирование языковой ситуа­ции в Соединенных Штатах. Однако возникает вопрос: действи­тельно ли такие явления, как «деэтнизация церкви», недостаточ­ная эффективность школьных программ по изучению «иммигрантс­ких» языков, играют решающую роль в вытеснении этих языков английским? Более того, создается впечатление, что иммигранты как бы добровольно воспринимают американские национальные ценности и отказываются от родного языка под эгидой «супра-этнического» американского национализма. Думается, что на самом деле это далеко не так. Прав Э. Хауген, один из ведущих специалистов по билингвизму в Соединенных Штатах, когда пи­шет, что процесс вытеснения родных языков иммигрантов проте­кал при «социальном давлении языка, доминирующего в культуре и экономике, при отчаянном сопротивлении языка иммигрантов, упорном нежелании отказаться от речевых навыков, привитых с дет­ства. Иммигрант никак не мог мгновенно перестроить свою речь, ибо речевые навыки гораздо прочнее внедряются в эмоциональную и интеллектуальную жизнь человека, чем многие это себе пред­ставляют. Язык нельзя выбросить как прошлогоднюю шляпку. Лишь в результате медленной и непрестанной войны на истоще­ние за каждую идею и за каждое слово иностранец превращался в американца» [Haugen 1972, 1].

Не следует забывать, что языковая ассимиляция является частью общего ассимиляционного процесса, порожденного прежде

всего экономическими и социальными факторами, составляющими, как отмечает Ш. А. Богипа, структурную основу этого процесса. «Оказавшись в рамках нового этносоциального организма, им­мигранты, вынужденные зарабатывать на жизнь, неизбежно включаются в экономическую систему этого организма и тем самым становятся элементом его социальной структуры» [Богина 1976, 223]. Именно на этой структурной основе получают развитие все другие разновидности ассимиляционных процессов: языко­вой, бытовой, культурный и др.

Решительные возражения вызывает и тезис Фишмана отно­сительно «супраэтнического» характера американского нацио­нализма как определяющего фактора, влияющего на ассимиля­цию иноязычного населения. Как отмечается в советской этно­графической литературе, определяющим элементом межэтни­ческой ситуации является именно национальная и расовая дискри­минация [там же, 227]. Политика расовой дискриминации яви­лась одним из важнейших факторов, формировавших не только межэтническую, но и языковую (точнее, экзоглоссную) ситуа­цию. Неравноценность социального статуса английского языка и языков иммигрантских меньшинств в значительной мере отра­жает дискриминационную основу межэтнических и межъязыко­вых отношений.

Напомним, что иерархия межэтнических отношений строилась на основе не только социально-классовых признаков, но и с уче­том такого признака, как степень «американизации» данной группы, т. е. степень ее ассимилированности. Социально-эконо­мические отношения между этническими группами управляли так называемым иммигрантским циклом (термин американского ученого Д. Коула): вновь прибывшая группа занимает положе­ние на самой низшей ступени иерархической лестницы, а группа, занимавшая до нее это положение, соответственно поднимается на более высокую ступень. Во время массовой иммиграции ир­ландцев в XIX в. представители этой группы занимали самое низкое положение в престижной иерархии. Впоследствии их место заняли итальянцы, затем выходцы из Юго-Восточной Ев­ропы, к середине XX в. пуэрториканцы и т. д. [там же, 228].

На вершине иерархической лестницы с самого начала нахо­дилась «референтная группа» — так называемые WASP (White Anglo-Saxon Protestants — белые протестанты англосаксонского происхождения). Именно эта группа и ее национализм, а не не­кий «супраэтиический» национализм, служили воплощением тех ценностей, на которые ориентировались другие группы в про­цессе американизации. Герой повести Филиппа Рота Portnoy's Complaint, сын иммигрантов из Восточной Европы, с завистью говорит о своих сверстниках из этой группы: Their fathers are men with white hair and deep voices who never use double negati­ves, and their mothers the ladies with the kindly smiles and the wonderful manners who say things like, "I do believe, Mary, that we sold thirty-five cakes at the Bake Sale." "Don't be too late,

dear", they sing out sweetly to their little tulips as they go boun-ching off in their bouffant taffeto dresses to the Junior Prom with boys whose names are right out of the grade-school reader, not Aaron and Arnold and Marvin, but Johny and Billy and Jimmy and Ted. Not Portnoy or Pincus, but Smith and Jones and Brown. These people are the Americans.

Культура этой группы, ее вкусы, социальные нормы и язык становились эталоном для подражания. Подражание распростра­нялось и на имена собственные. Так, Кравец превращался в Teй-лора, Ковальчик в Смита, Циммерман в Карпентера, Пфунд в Паунда, Подлесник в Андервуда, Ионеску в Джоунза и т. п. Как сообщает Г. Менкен, президент Гувер был потомком немец­кого поселенца Хубера, губернатор Пенсильвании Пеннибэкер — потомком голландца Паннебакера, а президент Университета Небраски Фэрфилд (Fairfield) — потомком француза Бошана (Beauchamp) [Mencken 1957, 474—554].

Представители иммигрантских меньшинств всегда занимали маргинальное положение в американской культуре, и в сравне­нии с занимающим центральное место в американской жизни английским языком их языки всегда были маргинальными язы­ками.

Среди факторов, формирующих языковую ситуацию в Соеди­ненных Штатах следует в первую очередь выделить языковую политику американского «истэблишмента». Политика «америка­низации» национальных меньшинств, традиционной ориентации на англосаксонскую культуру, дискриминации и сегрегации мень­шинств в сфере образования, экономики и др. — все это нашло свое отражение в языковой политике, направленной на сохране­ние доминирующей роли английского языка во всех сферах со­циальной жизни.

В системе государственных школ США в течение многих лет безраздельно господствовал английский язык. Лишь сравнительно недавно в связи с усилением борьбы национальных меньшинств за свои права власти были вынуждены пойти на некоторые компро­миссы. В 1969 г. конгресс США принял так называемый Закон о двуязычном обучении (Bilingual Education Act), допускающий использование в учебном процессе некоторых языков, которые раньше не использовались в государственных школах, подго­товку на них соответствующих учебных материалов и (в отделт.-ных случаях) разработку письменности. Однако, как признает Дж. Фишман, мотивы, которыми руководствовались правитель­ственные учреждения США, поддерживая этот закон, отнюдь не соответствовали интересам национальных меньшинств. Если последние надеялись на сохранение родного языка и на возмож­ность в большей мере овладеть английским, то первые были заин­тересованы лишь в распространении английского языка или, во всяком случае, признавали за ним полный и безоговорочный приоритет. Показательно, что в ходе предварительного обсужде­ния в конгрессе соответствующий законопроект именовался «за-

4 А. Д. Швейцер 49

конопроектом о двуязычном американском обучении». Полити­ческие установки американских законодателей были недвусмыс­ленно раскрыты в 1976 г. в одной из правительственных директив, где прямо указывалось, что «поощрение культурного плюра­лизма с помощью Закона о двуязычной обучении не входило в на­мерения конгресса». Целью англосаксонского «истэблишмента» с самого начала было использование этого закона для интегра­ции в рамках американской политической и социокультурной системы и растворения в ней наиболее трудно поддающихся ас­симиляции этнических групп [Fisliman 1980, 11—22]. Таким об­разом, включение «иммигрантских» языков в учебный процесс интересовало официальных инициаторов законопроекта лишь как средство, облегчающее ускоренное и более эффективное овла­дение английским языком и в конечном счете как орудие «амери­канизации».

Необходимо также отметить, что действенность этого закона носит весьма ограниченный характер. Дело в том, что этот закон осуществляется главным образом путем предоставления фондов для учебно-показательных программ, подготовки двуязычных учителей, распространения учебных материалов и организации исследований в области двуязычного обучения. Все эти виды дея­тельности не являются обязательными. Языковая политика в области образования носит в Соединенных Штатах преимуще­ственно децентрализованный характер, поскольку вопросы обра­зования входят в компетенцию отдельных штатов. Более того, инструкции по осуществлению закона сопровождают его большим количеством оговорок, еще более снижающих его эффективность. Например, заявки на учебно-показательные программы прини­маются лишь в том случае, если они исходят от достаточно много­численных групп, представляющих значительную часть уча­щихся данного учебного округа.

Нельзя не согласиться с Фишаном, когда он пишет, что «та­кого рода политические компромиссы редко обеспечивают каче­ственное образование» [Fishman 1980, 17]. Отсюда понятно то разочарование, которое вызвал Закон о двуязычном обучении среди американской общественности. И хотя до сих пор отсут­ствуют данные, позволяющие четко и однозначно оценить дей­ствие этого закона, ясно одно: одноязычная школа по-прежнему доминирует в сфере образования. По данным газеты «Пиплз уорлд», в настоящее время не более 65 тыс. американских школь­ников обучается по этой системе. Более того, в 1981/82 учебном году администрация США сократила на 25% расходы на двуязыч­ное образование, которое, по словам президента Рейгана, «про­тиворечит американским принципам» (People's World, 1981, August 29, p. 2).

Языковая ситуация складывается под воздействием целого ряда социальных процессов, таких, как, например, мобильность населения, степень его концентрации, урбанизация и др. По сути дела, речь идет о тех же самых процессах, которые определяют

ассимиляционные тенденции в США. В основе этих процессов ле­жат определенные закономерности капиталистического развития в этой стране. «Как известно, —писал В. И. Ленин, —особо благоприятные условия развития капитализма в Америке и осо­бая быстрота этого развития сделали то, что нигде в мире не пе­ремалываются так быстро и так радикально, как здесь, громадные национальные различия в единую „американскую" нацию»-.

Сказанное выше находит свое отражение, в частности, в тех миграционных процессах, которые достигли высокой степени ин­тенсивности в Соединенных Штатах. Чрезвычайно высокий уро­вень географической мобильности является одной из характер­нейших черт демографических процессов в Соединенных Штатах. Внутренние миграционные процессы охватывали в первую оче­редь беднейшие слои населения, в том числе иммигрантского. Так, среди участников одного из самых мощных миграционных потоков, перемещения на Дальний Запад, было немало выходцев из других стран, в особенности из Германии и Скандинавии. И в наши дни сохраняется та же тенденция: текучесть населения достигает наиболее высокого уровня среди иммигрантов, вынуж­денных чаще других менять место жительства в поисках работы. Показательны в этом отношении данные, приводимые в работе Ч. Била, посвященной моделям миграции этнических меньшинств в США [Beale 1973, 938—946]. В этой работе, в частности, обра­щается внимание на то, что, по данным переписи 1970 г., географи­ческая мобильность испаноязычного населения превышает сред­ние данные для американского населения в целом (53% опрошен­ных мексиканцев сменило за последние 5 лет место жительства). Особенно интенсивным было переселение проживавших в Texacе мексиканцев в Калифорнию, Чикаго и другие промышленные центры Среднего Запада и в северо-западные районы Тихоокеан­ского побережья.

Известно, что одним из благоприятных факторов, содействую­щих сохранению культурных традиций и языка этноса, является сосредоточение последнего в пределах компактных этнотеррито-риальных массивов. Миграционные процессы в Соединенных Штатах препятствовали образованию подобных массивов и при­водили к эрозии тех немногих из них, которые сохранились до наших дней. Показательно, что наиболее интенсивный отток мек­сиканского населения наблюдался как раз из районов преобла­дающего сосредоточения этой этнической группы (из Ларедо, Мак-Аллена, Браунсвилла и других населенных пунктов долины реки Рио-Гранде).

Все это приводило к этнической гетерогенности населения и создавало условия, способствующие культурной и языковой ас­симиляции. В этом же направлении действовала и другая мощная тенденция, определявшая многие социально-демографические про-

² Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 30, с. 354—355.

цессы в США, а именно урбанизация, одна из важнейших черт капиталистического развития в этой стране. Так, с 1900 по 1960 г. уровень урбанизации американского населения возрос с 40 до 70%. С урбанизацией, в частности, была связана значительная доля внутренних миграций (например, большой приток населе­ния из сельскохозяйственных районов Юга в промышленные центры Севера) [Havinghurst 1967, 393—407]. Особенно высокого уровня достигла урбанизация в послевоенный период. В настоя­щее время ²/₃ американцев живут в 26 крупных городских мас­сивах — stip cities, т. с. регионах с населением свыше 1 млн. чел., обычно охватывающих несколько городов и занимающих около ¹/₁₀ всей территории США (U. S. News and World Report, 1980, June 30, 52).

В городах, как известно, значительно ускоряются ассимиля­ционные процессы, в том числе и языковые. История Соединен­ных Штатов свидетельствует о том, что культурные традиции иммигрантов сохранились в большей мере и в течение более дли­тельного времени в сельских поселениях, где было сосредото­чено значительное число представителей данной этнической группы. В наши дни такие поселения сохранились лишь в виде единичных вкраплений на демографической карте США, напри­мер старинные поселения немцев-сектантов амиш с их патриар­хальными традициями, не допускающими пользования радио, автомобилем, трактором. Однако такие изолированные энклавы представляли собой исключения, а правилом был урбанизирован­ный образ жизни, свойственный иммигрантским общинам еще в большей мере, чем остальному населению [Богина 1976, 225 — 226].

Влияние урбанизации на процессы языковой ассимиляции убедительно продемонстрировал Э. Хауген, который, используя данные 1940 г., обнаружил, что иммигранты второго поколения, проживающие в сельских районах, сохраняют знание родного языка в большей мере, чем те, кто проживает в городах. Причем эта тенденция распространилась и на более ассимилированные в языковом отношении группы выходцев из скандинавских стран и Германии, и на менее ассимилированные группы иммигрантов из Южной и Восточной Европы [Haugen 1953]. Оценивая воз­действие урбанизации на жизнь иммигрантских общин, Э. Хау­ген писал: «Под натиском радио, автомобиля и современной прессы даже самые крохотные ручейки в американской жизни обесцве­чиваются, лишаются местного колорита. В жизнь группы и даже в семейную жизнь иммигранта вторгаются обезличивающие силы механизированной и беспощадной цивилизации» IHaugen 1972, 38]. Сужение коммуникативной сферы неанглийских языков является результатом комбинированного воздействия множества социаль­ных факторов — школы, религии, средств массовой коммуника­ции. Роль последних едва ли можно переоценить: печать, радио и телевидение значительно расширяют сферу контактов неангло­язычного населения Америки с английской речью, способствуя

ее внедрению в повседневный домашний быт, где дольше сохра­нились позиции родного языка.

Помимо внеязыковых факторов на формирование экзоглос­сных отношений в Соединенных Штатах известное влияние ока­зывали и некоторые характеристики самих языков, контактирую­щих с английским языком. Например, для эволюции норвежского языка в США чрезвычайно важным было то обстоятельство, что выходцы из Норвегии были носителями различных норвежских диалектов, между которыми отмечаются значительные расхож­дения в интонации, произношении, морфологии, фразеологии и порядке слов. Более того, эти различия наделялись определен­ными социальными атрибутами, становились предметом социаль­ных оценок, зачастую отрицательных, со стороны носителей дру­гих диалектов. Эти социальные установки порой ускоряли пере­ход иммигрантов в условиях смешения диалектов на английский язык. На вопрос, почему она предпочитает говорить по-английски, норвежка из Айовы ответила: «Well, when my husband talks Sogning, and I answer in Gudbrandsdøl, it don't hitch so good» [Haugen 1972, 18]. В целом диалектная раздробленность и от­сутствие литературного стандарта, по-видимому, ослабляли по­зиции многих языков в их конкуренции с английским. Это об­стоятельство, очевидно, имело немалое значение для формирова­ния языковой ситуации в Соединенных Штатах, где значитель­ная часть неанглоязычного населения состояла из носителей местных диалектов, не владевших литературным языком.

Подводя итоги сказанному, можно констатировать тот не­сомненный факт, что структура экзоглоссных отношений, будучи одним из аспектов языковой ситуации в США, является по су­ществу одним из элементов структуры социальной дифференциа­ции языка. В самом деле, взаимодействующие друг с другом компоненты экзоглоссной ситуации —английский язык, неанглий­ские языки национальных меньшинств и бытующие среди послед­них «гибридные» языки — обладают достаточно четкой социаль­ной маркированностью. При этом эта маркированность в извест­ной мере отражает социальную структуру общества.

В структуре экзоглоссных отношений достаточно четко просле­живаются рефлексы как вертикальной, так и горизонтальной социальной дифференциации, т. е. дифференциации по уровням со­циальной иерархии, с одной стороны, и по сферам общественной деятельности — с другой. Картина распределения функций между английским языком и неанглийскими языками занимаю­щих маргинальное положение в американском обществе этни­ческих групп отражает и маргинальность тех сфер общественной деятельности, где эти этнические группы в известной мере сохра­няют свою целостность преимущественно в рамках малых со­циальных групп. В то же время асимметрия социально-коммуни­кативных ролей английского языка и других языков, их неравное положение в престижной иерархии, несомненно, связаны и с со­циальным неравенством их носителей.

Разумеется, следует иметь в виду, что эти корреляции, как и вообще любые корреляции между языком и обществом, не носят взаимооднозначного характера. Так, если неанглийские языки этнических групп в целом соотносятся с определенными элемен­тами социальной структуры, то английский язык, как это будет показано в следующем разделе, характеризуется весьма широким спектром социальной дифференциации. Как отмечалось в гл. I, структура социальной дифференциации языка несводима к со­циальной структуре общества. Тем не менее определенные, пусть опосредованные, связи между этими структурами, несомненно, налицо, и частным случаем таких связей является отражение известных диспропорций этносоциальной структуры американ­ского общества в структуре экзоглоссных отношений как одном из аспектов языковой ситуации в Соединенных Штатах.