Территориальная, временная и социальная вариативность

Во введении к коллективной монографии «Социальная и функ­циональная дифференциация литературных языков» М. М. Гух-ман отмечает: «Частично в связи с той ролью, которую литера­турный язык выполняет в процессе реализации определенных форм общения, его отличает среди других языковых образований многообразие возможных типов варьирования. Отвлекаясь от спе­цифически конкретных языков и следуя по пути создания типо­вой модели вариантных реализаций, можно выделить следующие разновидности варьирования, возможные в системе литератур­ного языка: социальные модификации, варьирование функцио­нально-стилистическое, жанрово-стилистическое, пространст­венное (или территориальное) и, наконец, временное» [Социаль­ная и функциональная дифференциация литературных языков 1977, 61.

Что касается территориального (пространственного) варьиро­вания литературного языка, то оно, как пишет В. Н. Ярцева, является частью его функциональной дифференциации, объяс­няемой, в частности, существованием региональных вариантов литературного языка [там же, 12]. В разделе, посвященном эндо-глоссным аспектам языковой ситуации в Соединенных Штатах, отмечалось, что определенная территориальная вариативность об­наруживается и в пределах самого американского варианта, в осо­бенности на уровне его звуковой системы, а также в области лек­сики, где наряду с диалектизмами существуют и наддиалектные региональные единицы, занимающие как бы промежуточное поло­жение между диалектами и литературным стандартом (buttonwood в Новой Англии, blinds в среднеатлантических штатах, butter bread на юге и др.).

Варьирование литературного языка во временной плоскости особенно наглядно прослеживается на лексико-семантическом уровне, где процесс утверждения той или иной единицы в литера­турном языке протекает буквально на наших глазах и охватывает вполне обозримый промежуток времени. Выше отмечалось, что мнения членов жюри словаря «Heritage» относительно hopefully, используемого в качестве вводно-модального слова, разделились: 44% членов жюри высказались одобрительно, а 56% отвергли эту форму. Если сделать поправку на консерватизм жюри и на то, что по своей численности (100 чел.) оно представляло собой весьма малую для надежных статистических обобщений группу, то можно считать количество голосов «за» и «против» этой формы примерно равным. Между тем в весьма репрезентативной выборке Standard American English за 1961 г. — Brown University Corpus, состоя­щем из различных отредактированных текстов, опубликованных в том же году, содержится лишь один пример подобного употреб-

99 ⁷*

ления hopefully (Hopefully, the perennial battle of Rule 22 then would be fought to a settlement once and for all) [Stephenson 1977, 216].

В дальнейшем слово hopefully в указанной функции значи­тельно укрепило свое положение в литературном языке. Э. Нью­мен, автор написанной с пуристских позиций книги «Строго го­воря», приводит следующие примеры из статьи американского-обозревателя Дж. Рестона, из известной своим консерватизмом в отношении языка «Нью-Йорк таймс» и из респектабельного журнала «Эсквайр»: . . .We are left to our instincts and emotions and, hopefully, to our common sense (Reston); Hopefully, the Ame­ricans believe that this would increase the chances for a peaceful settlement of the Arab-Israeli conflict (New York Times); . . .if the city fell apart from a simple power failure, soon hopefully to be repaired, what would happen in the event of a real disaster? (Esquire) [Newman 1975, 49].

По-видимому, прав Э. Стивенсон, полагающий, что hopefully в этом значении за последние 10 лет значительно укрепило свои позиции как единицы литературного языка [Stephenson 1977, 216].

Наибольший интерес для нас представляет, естественно, со­циальная вариативность литературного английского языка в США. По сути дела, как социальные модификации литературного языка, так и его функционально-стилистическое и жанрово-стилисти-ческое варьирование могут быть сведены (в терминах предложен­ного в гл. I понятийного аппарата) к двум основным измерениям социальной вариативности — стратификационной и ситуативной. Напомним, что стратификационная вариативность связана с со­циальной структурой общества, а ситуативная вариативность — с соцальными ситуациями функционального использования языка. К ситуативной вариативности языка, противопоставляемой ва­риативности стратификационной, относится и стилистическое варьирование как на уровне отдельных жанров, так и на уровне функциональных стилей, поскольку его социальным коррелятом является сфера коммуникативной деятельности, понятие, выво­димое из социальной ситуации коммуникативного акта и являю­щееся родовым по отношению к ней.

Стратификационная вариативность литературного англий­ского языка. в США является прямым следствием социальной гетерогенности коллектива его носителей. Порой стратифика­ционная вариативность перекрещивается с территориальной. Так, по данным Р. Парслоу, обследовавшего речь жителей Бостона, для произношения представителей местной аристократии харак­терны некоторые элементы южноанглийского произношения — фонетическая реализация дифтонга /ou/ как /əu/, центрирующие дифтонги /оə/ и /uə/ в four, sure и /а/ в half, aunt, past в отличие от /æ/ в bag, sand, sap [Parslow 1971, 613].

Сходный пример приводит Р. Макдэвид в описании ряда при­знаков, характеризующих речь местной элиты Чарлстона — рефе-

рентной группы, оказавшей значительное влияние на речь окру­жающего ареала. Здесь также отмечается ряд элементов, сход­ных с британским вариантом литературного английского языка: например, /ju/ в dues, new в отличие от общеамериканского /u/, /æ/в tomatoes в отличие от общеамериканского /ei/ (ср. брит, /α/), /а, а/ в glass в отличие от общеамериканского /æ/, /v/ в ne­phew в отличие от общеамериканского /f/, /e/ в ate в отличие от общеамериканского /ei/ и др.

Социально-исторические корни этого сходства уходят в период, предшествовавший Гражданской войне, когда верхушка план­таторского общества поддерживала тесные культурные связи с Англией, посылала своих сыновей учиться в английские уни­верситеты и следовала во многом английским традициям. Кроме того, чарлстонская элита поддерживала тесные контакты с мест­ной аристократией Бостона, Нью-Йорка и других прибрежных городов, где влияние Англии во всех областях культуры, в том числе и в языке, также сохранялось в течение длительного вре­мени [McDavid 1971, 596—609].

Стратификационная вариативность в пределах Standard Ame­rican English исследована далеко не полно. В целом же ситуа­ция в Соединенных Штатах существенно отличается от той, которая, по данным английских лингвистов, характерна для британского варианта английского языка, где отмечается противопоставление социолингвистических переменных, связанных с принадлеж­ностью или непринадлежностью к высшему классу (U — upper class; non-U — non-upper class) [Ross 1954, 20—56]. Такого рода жесткая стратификация (т. e. стратификация, характеризую­щаяся четкими и резко выраженными границами между стратами) в целом не характерна для американского варианта, которому присуща плавная стратификация, при которой страты образуют континуум с плавными, постепенными переходами.

Характерным примером плавной стратификации социолинг­вистической переменной является тщательно документированное У. Лабовым распределение поствокального /r/ в речи обследо­ванных им нью-йоркских информантов. Как отмечалось выше, об­щенациональная произносительная норма в США находится в про­цессе формирования и в ее основе лежат некоторые дифференци­альные признаки так называемого общеамериканского произ­носительного типа (General American). Одним из наиболее за­метных признаков этого нового для ряда ареалов литературного стандарта является поствокальное /г/.

В свое время «безэрное» произношение утвердилось в Нью-Йорке в результате описанного выше инновационного процесса, возникшего в Южной Англии и достигшего североамериканских прибрежных центров. В социальном аспекте это было «изменение сверху», распространившееся от вершины социальной пирамиды к ее основанию. В настоящее время происходит обратный про­цесс. Новая норма, опирающаяся на «общеамериканское» («дик­торское») произношение с поствокальным /r/, постепенно распро-

страняется «сверху вниз» — от социальной верхушки к социаль­ным низам. Степень ориентации на новую норму, как показывают данные У. Лабова, обнаруживают прямую корреляцию с соци­альным статусом информантов (чем выше их статус, тем больше степень ориентации на поствокальное /r/). Различия между теми или иными социальными группами носят при этом не ка­чественный, а количественный характер. Так, в одной и той же социальной ситуации (с ориентацией на «тщательную речь» — careful speech) наиболее высокий показатель (г) (до 60% всех возможных случаев) обнаруживали представители «высшего сред­него класса» (upper middle class), а самый низший (5—7%) — представители рабочего класса.

Характер соотношения между социолингвистическими пере­менными и элементами социальной структуры в определенной мере зависит и от возраста информантов. Следует отметить, что у групп различного социального статуса выявилось разное соот­ношение между возрастом и показателем (r). В группах наивыс­шего социального статуса (высший средний класс) наибольшая встречаемость (r) была обнаружена у молодых информантов, а в группах более низкого статуса (низший средний класс) по­казатель этой переменной возрастал у информантов более стар­шего возраста. Этот парадокс нашел интересное объяснение в свете данных, полученных У. Лабовым. Представители «выс­шего среднего класса», выступающего в качестве источника ин­новации, овладевают нормативным произношением в раннем воз­расте. У «низшего среднего класса», не посещающего колледж, процесс социальной коррекции и интериоризации престижной нормы протекает медленнее и завершается позднее (рис. 1). Показатели (r) отражают процесс еще не завершившегося проти­воборства двух норм и поэтому не отличаются устойчивостью. Но даже и в тех случаях, когда социальная стратификация пере­менной носит достаточно четко выраженный и стабильный харак­тер, как, например, у переменной (th), реализации которой варь­ируются от нормативного [θ] до «субстандартного» [t], различия между социальными группами носят не качественный, а количе­ственный характер. При этом степень и последовательность ориен­тации на норму характеризуются постепенно убывающими пока­зателями по мере удаления от референтных групп к группам бо­лее низкого социального статуса [см.: Labov 1972b, 60—65, 112—114, 290—291].

Плавная стратификация литературного языка связана с со­циальной разнородностью коллектива его носителей, среди кото­рых выделяются, с одной стороны, референтное ядро, а с другой — маргинальные слои. Границы между различными социальными группами носителей Standard American English весьма подвижны.

Что касается ситуативной вариативности, то, как показывают исследования У. Лабова, ее модель у различных социальных групп примерно одинакова. Все обследованные им слои населе­ния следуют одним и тем же ситуативным нормам, и различия

между ними носят не столько качественный, сколько количествен­ный характер. При переходе от ситуаций непринужденно-быто­вого общения к ситуациям более официального характера соот­ношение между субстандартными и стандартными формами изменяется в пользу последних. При этом единая для данного речевого коллектива модель ситуативной вариативности реализу­ется по-разному у различных социальных слоев населения. В це­лом речь представителей высших социальных слоев характери­зуется более частотным использованием престижных форм во всех ситуативных контекстах.

Рис. 1

UMC — высший средний класс; LMC — низший средний класс; WC — рабочий класс

На рис. 2 показана ситуативная вариативность переменной (th) y различных социальных слоев. Вертикальная ось представ­ляет собой показатели этой переменной: от низшего — норматив­ного [θ] до высшего — «субстандартного» [t]. Ha горизонталь­ной оси обозначены «контекстуальные стили» — от непринуж­денно-бытового А до подчеркнуто-корректного D. Стабильная социальная значимость этой переменной проявляется в резком снижении показателя (th) y всех социальных групп в официаль­ных ситуативных контекстах. Вместе с тем в непринужденной речи встречаемость [t] значительно выше у низших слоев (0—1 и 2—4), чем у представителей различных социальных групп «сред­него класса» (5—6, 7—8 и 9) [Labov 1972b, 112—113].

Несколько иначе выглядит диаграмма ситуативной вариатив­ности переменной (г), отражающая языковое изменение с пере­ориентацией на новую норму (рис. 3). Здесь наивысшие показа­тели (r) соответствуют наиболее последовательной ориентации на новую норму с поствокальным / r /. О высоком престижном ста­тусе этой нормы свидетельствует подъем всех кривых по мере пе­рехода от неофициальных к официальным контекстам. На уровне бытовой повседневной речи лишь «высший средний класс» (9) обнаруживает заметную ориентацию на новую норму. Однако в более официальных ситуациях показатель (r) резко возрастает и у остальных групп. «Низший средний класс» (6—8) характери-

зуется наиболее резким возрастанием этого показателя, а в двух наиболее официальных ситуациях он оставляет позади даже «высший средний класс». Такую модель У. Лабов характеризует как «гиперкорректную», расценивая ее как ускоряющую процесс переориентации на новую литературную норму [Labov 1972b, 113—115].

Таким образом, между стратификационной и ситуативной ва­риативностью существует тесная взаимосвязь: различия, обуслов­ленные социальной стратификацией общества, накладываются на различия, обусловленные социальной ситуацией.

Рис. 2 Рис. 3

В качестве ситуативных переменных выступают не только фонологические, но и лексические а также грамматические еди­ницы. Так, сигналом неформальной ситуации может быть исполь­зование лексических единиц, относящихся к разговорному пласту литературной лексики: "Not at all. I figured Bergdorf was trying to collect." ". . .right after they sent him up Joe Bell showed me his picture in the papers." "Oh, for God's sake. . . I hate snoops" (T. Ca­pote. Breakfast at Tiffany's). В этих отрывках из диалогической речи в качестве ситуативных переменных выступают лексические единицы figure 'cчитать, полагать,' send up 'посадить в тюрьму' и snoop 'соглядатай', сопровождаемые в словаре «Heritage» по­метой «informal».

Игнорирование ситуативной вариативности Standard American English лежит в основе некоторых, приведенных выше, отрица­тельных пуристских суждений по поводу единиц, относящихся к разговорной разновидности литературного языка. Например, как уже отмечалось выше, гнев пуристов вызвали зафиксирован­ные в 3-м издании словаря Уэбстера случаи употребления like в качестве союза. Между тем, как показывает обследованный ма­териал, like нередко используется вместо as или as if не только

в диалогической речи персонажей, но и в авторской речи, вос­производящей разговорную интонацию: The girl asked him what the mountains looked like and what kind of trees grew there, and if you could see the flowers popping right up beside the snow­drifts like the books said (A. Saxton. The Great Midland); The people were filling the streets, packing them from building to building, yelling like the were drunk or crazy (This is America).

Для выявления механизма выбора тех или иных ситуативных переменных важен учет таких параметров социальной ситуации, как ролевые отношения между коммуникантами (типа «началь­ник—подчиненный», «учитель—ученик», «отец—сын», «муж—жена», «приятель—приятель» и др.) и обстановка (дом, учреждение, зал суда и т. п.).

Коррелятом ролевых отношений и других компонентов со­циальной ситуации в языке является контекстуальный стиль, или, в терминологии М. А. К. Халлидея, «тональность» высказывания (см. гл. I). Нарушение социальных норм, определяющих выбор контекстуального стиля, является по существу нарушением норм ролевого поведения. См. следующий пример такого отступления от социально-речевой нормы, приводимый в одной из работ С. Эрвин-Трипп:

Husband: Whaddya say you just quit. . .
Wife: I can't simply quit the airlines because notice must

be given, but I'll certainly take what you say into
consideration, and report it to my superiors. . .
Husband: I don't know you. I don't feel close to you.
Wife: Well, I'm awfully sorry. There's nothing I can do

right now because I am preparing a meal, but if you'll wait until after I've made the beverage, perhaps —

Husband: I can't stand it. I want out, I want a divorced
Wife: Well, all I can say is, it's been nice having you

aboard [Ervin-Tripp 1971, 43—44].

В этом диалоге нарушения социальной нормы неоднократно отмечаются в речи жены, строго следующей канонам официальной речи, явно неуместной в ситуации, где ролевые отношения и об­становка речевого акта явно требуют обиходно-бытовой тональ­ности. Языковыми маркерами контекстуального стиля в ее речи являются сложные синтаксические периоды, обезличенные обо­роты, характерные для книжно-письменной речи (notice must be given), устойчивые словосочетания, специфичные для офици­альной речи (take into consideration, report to my superiors, pie-pare a meal), лексикон, связанный с профессиональной деятель­ностью стюардессы (beverage, meal, aboard). С педантично-кор­ректной речью жены, использующей контекстуальный стиль, более уместный для ролевых отношений типа «стюардесса—пас­сажир», контрастирует разговорно-бытовая речь мужа с ее не­сложными, порой эллиптическими конструкциями, фонетическими

маркерами разговорности (Whaddya say you just quit. . .), кол­локвиализмами (типа want out вместо want to get out).

Намеренное нарушение социально-ситуативной нормы может быть рассчитано на определенный эмоционально-экспрессивный эффект. Ср. другой пример, приводимый в той же работе С. Эрвин-Трипп:

"What's your name, boy?" the policeman asked.

"Dr. Poissaint. I'm a physician. . ."

"What's your first name, boy?"

"Alvin" [Ervin-Tripp 1971, 17].

В этом диалоге белого-полицейского с врачом-негром первый намеренно нарушает норму, определяющую выбор соответствую­щего данной ситуации контекстуального стиля, используя обра­щение boy по отношению к незнакомому взрослому человеку и явно давая ему понять, что собирается обращаться к нему по имени, а не Dr. Poissaint или doctor, как этого требуют ситуа­ция и речевой этикет.

Наряду с семасиологическим подходом к анализу ситуативной вариативности, когда исходным пунктом анализа являются те или иные языковые переменные, которые в конечном счете соот­носятся с определенными параметрами социальной ситуации, воз­можен и ономасиологический подход (от внеязыковых категорий к их языковым реализациям). Один из путей такого подхода наме­чается в указанной работе С. Эрвин-Трипп, которая анализирует способы языковой реализации функций речевого взаимодействия в определенном ситуативном контексте у разных социальных групп. В частности, были подвергнуты анализу формы выраже­ния просьбы в различных социальных ситуациях. Наблюдения над речевым поведением в семьях показали, что при обращении равных по своему статусу членов семьи друг к другу преобладали имплицитные формы просьбы, порой замаскированные под воп­росы, например:

Муж (обращаясь к жене): Where's the coffee, Dremsel? [=bring me the coffee].

Жена (обращаясь к мужу): Is that enough bacon for you and Thelma? [=save some for Thelma]

В остальных случаях преобладали имплицитные просьбы в форме утверждения, предваряющего просьбу и являющегося ее логической посылкой, например: Обращение к дочери: It's 7.15 [=hurry up].

Обращение к матери: Mother, you know I don't have a robe. Well, we're having a slumber party tomorrow night [=buy me a robe].

Обращение к старшему брату: Oh, dear, I wish I were taller [=get down the dishes].

Наблюдения над речевым поведением рабочих и служащих фаб­рики показали, что при ролевых отношениях «начальник—под­чиненный» значительно чаще использовались эксплицитные просьбы, нередко в форме императива. Выборочное исследование

речи служащих одного из отделов университета выявило следую­щие закономерности:

— просьбы, адресованные знакомым лицам того же статуса,
обычно принимали форму прямого императива;

— в тех случаях, когда лица равного статуса не были столь
близко знакомы друг с другом, за императивом следовали так
называемые tag questions типа won't you, please, различные формы
обращения с повышающимся тоном;

— просьбы на территории адресата носили почтительный ха­
рактер даже при обращении к знакомым лицам равного статуса;

— просьбы к лицам более высокого или более низкого статуса
часто облекались в форму модального вопроса (Would you get
me some coffee, Jeanie?) или так называемой прагматической ней­
трализации высказываний, полифункциональных по своей форме
и, следовательно, неоднозначных по коммуникативной интенции
(например, так называемых information questions, т. e. вопросов,
ориентированных на получение информации, типа: Has anyone
gone to Accounting this week? Whose turn is it to make coffee this
week, Ruby? или утверждений, имплицирующих просьбу, типа:
It's stuffy in here; Someone has to see Dean Smith);

— в тех случаях, когда просьба адресовалась лицу более вы­
сокого ранга, нередко использовалась так называемая подмена
адресата, т. е. вместо фактического адресата старшего ранга на­
зывался фиктивный адресат равного ранга (например, просьба
передать машинку для скрепок адресовалась не профессору, стоя­
щему рядом с ней, а другому секретарю: Joan, would you please
get the stapler for me?).

Разумеется, ономасиологический анализ ситуативной вариа­тивности литературного языка еще недостаточно разработан. Для его успешного осуществления необходимы уточнение его по­нятийного аппарата и выработка адекватных аналитических про­цедур. В целом, однако, такое направление исследований пред­ставляется перспективным, поскольку оно дает возможность достаточно четко показать зависимость социолингвистических переменных, объединенных инвариантом плана содержания, от конфигурации различных параметров социальной ситуации и со« циальной структуры общества.