Мая 1966

У меня странные глаза… Они становятся своеобразными.

Вот этот глаз [левый] видит необычайно ясно — необычайно ясно — почти яснее, чем раньше, но в уголке, вот здесь, в самом уголке есть словно маленький туман, совсем, совсем маленький, как игольное ушко — нет, как булавочная головка. Так что я не могу читать этим глазом. Вот этим [правым глазом] я могу читать, нет ничего [такого тумана, как в левом глазу], но он ослаблен: нет и половины ясности левого глаза. Но левый глаз, это невероятная ясность! Вот так. Так что я привыкла читать с лупой [правым глазом], и так и повелось; но когда я смотрю на фотографию через лупу, фотография начинает обретать три измерения [жест – словно фотография становится объемной и растет в объеме], то есть, я вижу человека не в цвете, но живым, картинка оживает. Фотография обретает три измерения, и человек движется. Я смотрю на фотографию через лупу и вижу движущегося человека.

С левым глазом, о! есть необычайная точность, но я не могу им читать, потому что… (и я все же могла бы им читать, это идея, просто такое впечатление) есть совсем маленькое облачко в уголке, вот здесь. Там нет ничего [смеясь], у меня нет катаракты! Было время, когда это облачко было гораздо больше, и я показывала этот глаз доктору (давно, два года тому назад), я показывала его доктору, и он сказал, что это было внутри: это не на поверхности глаза, это внутри. Но сказал мне: «Это не уйдет.» Я повторила за ним «А! это не уйдет!» — Через полгода это ушло, полностью ушло. Вернулось совсем немного — вернулось, но еще уйдет!

Но это странные вещи, как если бы кто-то забавлялся, ставя эксперименты с моими глазами.

Я вижу странным образом — странным.

И лупа становится бесполезной.

(молчание)

Но все-все становится странным. Словно есть две, три, четыре реальности [жест наложения] или видимости, я не знаю (но это скорее реальности), одна за другой или одна в другой, вот так, и за несколько минут это меняется [жест — как если бы одна реальность раздувалась, чтобы выйти за пределы другой реальности и занять ее место], как если бы целый мир был там, внутри, и внезапно бы выходил оттуда. Когда я нахожусь в покое, есть маленькое… не движение, я не знаю, что это: это похоже скорее на пульсации, и, в зависимости от случая, бывают различные переживания. Например, обычные дела занимают обычное время, когда не происходит ничего необычного, и есть точное ощущение времени, которое они занимают; тогда мне «дают» следующее переживание, касающееся того же самого дела, делаемого тем же образом, которое в первый раз делалось за обычное время, а теперь, когда я нахожусь в другом состоянии (то есть, кажется, что сознание перемещено в другое место), все дело занимает секунду! — точно то же самое дело: привычные жесты, повседневные дела, самые обычные дела. А затем, в другой раз (и я не стремлюсь к этому, я здесь ни при чем: меня СТАВЯТ в это состояние), в другой раз меня ставят в другое состояние (для меня нет большой разницы в этих состояниях, это словно малейшие различия в концентрации), в котором то же самое дело, о! тянется очень-очень долго время, кажется, что оно никогда не кончится! Например, просто сложить полотенце (не я делаю это), кто-то складывает полотенце или убирает бутылку, совершенно материальные и совсем привычные дела, не имеющие никакого психологического значения; кто-то складывает полотенце, лежащее на полу (я привожу пример): проходит обычное время, которое я воспринимаю внутренним образом; это обычное время, когда все идет обычно, то есть, привычно; а затем, я нахожусь в определенной концентрации и… нет даже времени заметить, как это сделано! Я нахожусь в другом состоянии концентрации, с самыми минимальными отличиями от прежнего состояния концентрации, и это все не кончается! Такое впечатление, что на это потребуется полчаса!

Если бы это произошло только один раз, я бы сказала «ну и что», но такое упорно и регулярно повторяется, как когда кто-то хочет чему-то научить. Какая-то настойчивость и регулярное повторение, словно кто-то хотел бы чему-то научить.

Кроме того, часть ночи я провожу в определенном состоянии сознания (вообще, чаще всего, почти каждую ночь с Шри Ауробиндо). Но это не просто «вот так», это не просто по случаю или по привычке, это не так: это обучение, и вещи предстают тем или иным образом словно для того, чтобы заставить меня понять что-то. Но [смеясь] я чрезвычайно глупа! Поскольку ум не работает, я ничего не понимаю — я просто наблюдаю. Я наблюдаю, свидетельствую, констатирую что-то, но я не делаю выводов, так что мне снова показывают то же самое. И это следует, да, следует некоторой линии переживания. Знаешь, я могла бы сказать, что это демонстрация, повторяющаяся для кого-то столь же глупого, как и я, чтобы показать мне, какая разница в сознании между тем, чтобы быть в теле и не иметь тела.

Кажется, это так.

Но это повторяется в малейших деталях и с настойчивостью: ты знаешь, так же учат животных или совсем маленьких детей (!), так же, повторяя.

Например, позавчера (не в прошлую, а позапрошлую ночь) я была с Шри Ауробиндо, и Шри Ауробиндо принял ту внешность, как он выглядит на фотографии, сделанной в то время, когда он был молодым, с длинными волосами: фотография «анфас», на которой у него светлое лицо и очень темные волосы. Он был таким — он БЫЛ таким, это не образ: он БЫЛ таким. И мы что-то рассматривали, о чем-то говорили (мы говорим не много, но все же), смотрели на что-то, как вдруг я увидела, что все его лицо стало вот так коробиться [жест: как если бы его лицо сморщивалось]. Обычно его лицо очень спокойное и улыбающееся; а теперь вдруг оно все покоробилось, и затем он опустился на какое-то сиденье, стоявшее позади него. Тогда я посмотрела на него, и он сказал: «О! как они искажают все. Посмотри на этого “приятеля”, как он все искажает.» Затем, почти сразу же, пришло время мне просыпаться, и я поднялась. И я сказала себе [смеясь]: «Я думала, что в том состоянии никто не коробится!» Затем сегодня я услышала, что А, бывший ранее здесь, но затем уехавший заниматься политикой [в Бенгали], говорил от имени Шри Ауробиндо, мой мальчик! он делал политические заявления. И это я и видела. Это было не так, что Шри Ауробиндо был раздосадован: образ его лица был образом того, что делали другие![51] [Мать смеется]… Как объяснить это? Это очень странно, не так ли. Это было образом того, что эти люди делают с его учением, это не было выражением его чувств. Ведь то, что происходит здесь, что мы описываем, это такое грубое, лишенное изящества, топорное, как плохо высеченная статуя: неотесанное, топорное, утрированное; и это искажается ощущением отделения, порождаемым эго. Тогда как там, я не знаю, как объяснить это, там все едино, есть только одна вещь, принимающая всевозможные формы [Мать охватывает свои руки одну в другую и поворачивает их вместе] чтобы выразить что-то, но не так, что один центр говорит, другой видит, а третий понимает; это не так, это… [тот же жест], это все ОДНА невероятно податливая субстанция, которая приспосабливается ко всем движениям и ко всему происходящему, выражает все, что происходит, без отделения. И тогда это оставляет меня в одном состоянии, которое часами длится утром, когда я нахожусь в этом мире [здесь] и все же я не здесь. Потому что… я чувствую не так, как чувствует мир. Это очень странно.

Вчера я все утро оставалась так, в очень странном состоянии, и было словно так, как если бы это состояние хотело, чтобы я запомнила, и это оставило меня только тогда, когда я сказала (я «сказала», не знаю, кому я сказала, но я сказала), что я расскажу тебе об этом сегодня. Тогда мне было позволено возобновить контакт с повседневной жизнью.

Есть нечто как влияние наставника, того, кто знает, или сознания, которое знает и преподносит мне уроки; и я не вижу никого, не чувствую никого, но это так. Это очень-очень странно.

А! перейдем к «Савитри».

Хочешь мне что-то сказать? [Смеясь] Кажется, я поставила тебя в полное недоумение!

Нет, ты говоришь, что не делаешь выводов, но я пытаюсь делать выводы!

О, выводы, я не знаю.

В итоге, это сознание Вечности учится входить во Время, в Материю?

Да, это идея, возможно, это так!

Когда-нибудь мы точно увидим, поймем.

*

* *

(Мать читает несколько строчек, в которых Смерть высмеивает все человеческие верования, представления, философии, изобретения…)

И всемогущие науки тщетно

Учат, из чего сделаны солнца,

Как превращать все формы на потребу их внешних нужд,

Как оседлать небо и бороздить моря,

Но они не учат их, кто они такие или откуда они взялись…[52]

Здорово, нечего сказать!

Мне нравится это:

Как оседлать небо и бороздить моря,

Но они не учат их, кто они такие или откуда они взялись…

Это монумент пессимизма.

Но это верно, к сожалению, это верно! Единственно, чего-то не хватает; того, что скажет она [Савитри]. Или она ничего не говорит?

Наверняка она еще ответит.

Но она не закроет ей рот… Это трудно.

Но ведь это «Он»![53]

На днях у меня было необычайное переживание, в котором всевозможные пессимистические аргументы, все отрицания, опровержения приходили со всех сторон, представленные всеми людьми. И тогда те, кто верили в присутствие Бога или чего-то такого — чего-то более могущественного, чем они, и правящего миром — пришли в ярость, подняли ужасный бунт: «Но я не хочу этого! Он портит всю нашу жизнь, он…» Это был ужасный бунт, идущий со всех сторон и сбрасывающий вагоны обвинений на Божественное с такой силой асурической реакции. Я была там [как если бы Мать находилась посреди сражения], я посмотрела: «Что же делать?…» Ведь было невозможно ответить, это было невозможно, не было ни аргумента, ни идеи, ни теории, ни соображений, ничего-ничего-ничего, чем можно было бы ответить на это. На протяжении секунды было такое впечатление: ничего не поделаешь. А затем, вдруг… вдруг… Это неописуемо [жест полного отказа]. Был неистовый бунт против того, как все устроено, и во все это было примешано: «Пусть этот мир исчезнет, пусть ничего больше не останется, пусть его больше не будет!» Все это, по сути, бунт; все это нигилистический бунт: чтобы ничего больше не осталось, чтобы все прекратило свое существование. Это достигло пика напряжения, и как раз на пике напряжения, когда складывалось впечатление, что нет решения, вдруг… surrender [сдача]. Это было даже сильнее сдачи — это не было отречением, не было самоотдачей, не было принятием, это было… это было что-то гораздо более радикальное, и в то же время гораздо более сладкое. Не могу сказать, что это было. Это сопровождалось радостью и вкусом отдачи, но с таким ощущением полноты!… Как ослепительная вспышка, ты знаешь, внезапно так: сама суть сдачи, Настоящая Вещь.

Это было… это было такой мощной и такой чудесной, такой великолепной радостью, что на секунду тело затрепетало. А затем это ушло.

И после этого, после этого переживания, все это, весь этот бунт, все отрицание, все это было словно сметено.

Если бы можно было сохранить это, это переживание, хранить его постоянно — оно там, оно всегда там, оно там, кончено же, но мне надо остановиться, чтобы чувствовать его. Мне надо остановиться — перестать говорить, двигаться, действовать — чтобы чувствовать это в его полноте. Но если бы это было здесь ДЕЙСТВЕЕННЫМ… это было бы Всемогущество. Это означает мгновенное становление «Тем».

За последнее время было два дня (с того времени, как я видела тебя в последний раз), два дня… особенно четверг, день, когда приходил павлин[54]… Павлин весь день воспевал победу (я видела его вечером, он приходил на террасу увидеться со мной, это было так мило!)… Два дня, два очень-очень трудных дня. После этого очень прочно установилось что-то вроде чувства, что нет ничего невозможного — нет ничего невозможного [Мать указывает на Материю]. То, что мысль знала давно, что сердце знало давно, что все внутреннее существо знало давно, сейчас тело знает это: нет ничего невозможного, все возможно. Здесь внутри, здесь внутри [Мать хлопает по своему телу] все возможно.

Исчезли все невозможности, созданные материальной жизнью.

Надо иметь силу — силу всегда нести в себе это.[55]

Поиск по сайту: