Чуть позже

Вчера после полудня, ближе к вечеру (около шести часов или чуть раньше) вдруг пришла атмосфера… (как назвать ее?) некоего разочарованного пессимизма, в котором все стало тусклым и серым, неудовлетворенным. Когда смотришь на вещи свыше, в определенной атмосфере тотальности, каждая вещь играет свою роль и сотрудничает в общей манифестации, но здесь это было как нечто замкнутое в себе, что не имело никакого другого смысла существования, коме того, что было. Это не имело ни цели, ни движущей силы, ни смысла существования, и это не было особым обстоятельством или особым событием: это было какой-то замкнутой в самой себе формацией, с очевидностью болезненным состоянием бытия, но не насильственным, ничего насильственного… Да-да, все было без причины, без цели, безо всякого удовлетворения: ни собой, ни другими, ни вещами. И я была НАМЕРЕННО зажата внутри этого, чтобы я это почувствовала. И сознание спрашивало себя: «Почему? Что это значит?» И в то же время (ты знаешь, что вчера был день «Победы Дурги» для людей, поклоняющейся Дурге), так что я сказала себе: «Почему она решила заключить меня в это состояние как раз в день победы? Что это значит? Что это значит?…» Это действительно было словно фактическая демонстрация совершенной бесполезности этого способа бытия, не имеющего никакой причины; это способ может наложиться на что угодно и когда угодно, без причины и побудительной силы. Это было словно символом неудовлетворенной бесполезности. Но это все длилось… Я смотрела и смотрела; я пыталась найти малейшее указание на причину этого состояния: что, когда, кто, как?… И, что забавно, это совершенно, полностью чуждо моей природе, ведь даже когда у меня было море неприятностей, я никогда не тратила свое время на подобное. И это длилось как то, что длится для изучения, чтобы я поняла и сделала необходимое. Затем, в какой-то момент я сказала себе: «Смотри-ка, может быть, как раз это Дурга собирается покорить в этом году?» И одновременно я вспомнила (вот так, на краю сознания, очень далеко), вспомнила время, когда Шри Ауробиндо был здесь; ежедневно, в день «Победы», я говорила ему: «Вот что Дурга сделала в этом году», и он подтверждал это. Я говорила: «Вот что Дурга покорила, вот что Дурга…» Ежегодно, в течение многих лет. И это воспоминание было здесь, в своем свете, словно говоря мне: ты видишь, помнишь это? Затем я сказала себе: «Смотри-ка, может быть это и хочет покорить Дурга?» И затем я подумала: «Но что же покорять в этом? Это глупо!» Это глупое состояние (я знаю, множество людей находятся в этом состоянии, но оно совершенно глупое, не имеет ни смысла, ни причины, ни цели, это как что-то, что приходит неизвестно как и почему). Это длилось довольно долго (я не помню точно, сколько). А затем, когда я увидела, поняла, что это было, я спросила Дургу: «Это то, что ты собираешься сделать?…» И вдруг, это было как… очень любопытно, как если бы это испарилось, пуф!… Вот так [жест вспышки], а затем… Я стала искать, искать — память, все, все полностью исчезло! Это полностью ушло за секунду.

А пока это было здесь, это было… да, нечто безо всякой истины в себе, нечто, что не опиралось ни на какую истину. Угрюмое, неудовлетворенное, блеклое, смотрящее на вещи под углом бесполезности, глупости. И затем как вспышка: вдруг пуф! вот так, и затем все кончилось. А сейчас это как смутное воспоминание, которое трудно ухватить и которое больше не существует.

Когда это пришло, я сказала [смеясь]: «Вот и победа!» Затем пришло воспоминание, видение времени Шри Ауробиндо и впечатление: «Так, это ли…» (Дурга была здесь, наблюдала) «…это ли ты хочешь покорить?» Она мне не ответила, она улыбалась, а несколько минут спустя: пуф! [тот же жест вспышки], вот так, я не знаю, как объяснить. Но это было странно, я никогда не видела такого раньше… Во времена Шри Ауробиндо, когда она покоряла что-то, было впечатление могущества, окружавшего ложь [жест – как вырвать кусок травы], окружавшего вот так и изолирующего силой, обездвиживавшего, лишавшего ее всякой опоры; но на этот раз… странное явление. Это было что-то такое несуществующее без истины внутри. И этот способ бытия был словно подвешен над землей, в контакте с определенными людьми, но он словно закрывал в футляре: не было контакта с остальным, но как только вы оказывались внутри, невозможно было выбраться из этого! Вы были зажаты в этом, невозможно. И вдруг это лопнуло: «Ах!…». И ничего не осталось.

Это было интересно тем, что в первый раз я была свидетелем такого. И было действительно так, как если бы я пыталась почувствовать, прикоснуться — я пыталась, но ничего не сталось! Это было подавлением: пытаешься выбраться из этого, но это невозможно — вы зажаты, без сил, вы раб.

Так что я надеюсь, что теперь это будет иметь отзвук.

*

* *

Чуть позже,

по поводу Ауровиля

Запросы на допущение в Ауровиль множатся с ужасающим темпом в последние несколько дней — каждый день вот такие большие пачки — и, конечно же, каждый должен прислать свою фотографию с просьбой и рассказать, почему он хочет быть в Ауровиле, а также, что он умеет и к какой категории относится: к категории тех, кто хочет строить или тех, кто хотел бы приехать и тихонько сидеть в нем, пока не будет готово. И что за люди, мой мальчик!… Как правило, это как раз все неудовлетворенные люди. Время от времени попадается человек со светом в глазах и потребностью в чем-то, что он не нашел (тогда очень хорошо). Есть и такие, кто не преуспел ни в чем и полностью утратил вкус, но спрашивает себя, не преуспеет ли он здесь. Затем, есть престарелые люди, которые хорошо поработали, а теперь хотят отдохнуть. Есть и немного молодых — некоторые из них стоящие (обычная молодежь не интересна). И некоторые из молодых, кого я видела, хотят работать: не пользоваться плодами работы других, они сами хотят работать. Так что скоро у нас будет довольно интересная команда. Но [смеясь], что касается «сытых престарелых»… то я «приму решение», «помещу под наблюдение» [Мать смеется]. Вчера было несколько таких. Посмотрим: если они хотят быть полезными, то есть, дать деньги или вещи, либо предложат делать кое-что, тогда посмотрим; но толстым упитанным монсиньорам и таким же дамам, которые хотят провести остаток жизни в спокойных условиях, мы отвечаем: «Подождите немного, мы рассмотрим ваше дело!»

У тех, кто хочет работать, нечего спрашивать, то есть, им не нужно платить: они могут приезжать и работать при условии, что докажут свою полезность. Но те, кто хотят участок земли или дом для проживания, должны платить. А некоторые пользуются известным доверием [смеясь] и говорят: я сразу же дам немного денег, а затем постепенно выплачу остальное по частям — таким я обычно отказываю. Но некоторые из них, которые очень хотят приехать, посылают деньги заранее, и тогда, если я вижу в них некую жизнь или что-то, я принимаю их. Но почти всем, за исключением двух-трех из них, я говорю: «ваше дело рассматривается» — посмотрим, как они отреагируют!

*

* *

(Чуть позже, по поводу фотографии Матери, сделанной в 1954 году, на игровой площадке в окружении детей и учеников)

Это было, когда я заявила, что хочу быть индийкой, иметь двойное гражданство… Правительство Индии сказало, что это был «памятный день в истории Индии»… Я ничего не знала об этом![190]

[Мать внимательно смотрит на фотографии] Это забавно. Когда я снова смотрю на все эти вещи, у меня возникает очень острое ощущение, что я смотрю на свое детство, все это кажется мне таким детским!… Все еще в иллюзии мира.

И с каких пор?… Примерно с 1915 года я чувствовала — постоянно чувствовала — что действую по Приказу: по Приказу свыше. Личное побуждение исчезло. С тех пор, с еще 1915 и в этих условиях прошла целая эволюция и трансформация. И сейчас, оглядываясь назад, не только все, что я делала, но и способ видения, особенно способ видения… [кажется мне детским]. Реакция уже была такой [ровный, однородный жест], поскольку я очень заботилась о том, чтобы исправлять всяческую невежественную реакцию; реакция уже была такой [тот же жест ровности], но УМЫШЛЕННО такой, не спонтанно. В этом большая разница. Ты понимаешь, это универсальная ровность [тот же жест] была умышленной, это было результатом постоянной бдительности и постоянной воли. Но и сейчас бдительность постоянная, но она заместилась на бдительность и волю существа все время вот так [Мать поворачивает вверх обе ладони, образуя из них чашу на уровне своего лба], все время вот так внутри, повернутая внутрь, как если бы каждая клетка была внутри повернута к своему центру света — это вот так. И там есть еще бдительность не забывать, не поддаваться — все клетки повернуты к Тому. Так что вся эта внешняя игра, о! каким детским это кажется! А сейчас я делаю еще более детские вещи, множество мелких вещей, которые с обычной человеческой точки зрения совершенно бесполезны и совсем детские — но это не то же самое… Это… [широкий, пластичный и медленный жест] как волны и ритм божественной Гармонии, выражающей себя.

Можно сказать об этом так: во время этого заявления [1954 г.] я все еще серьезно принимала вещи. Во время этих «занятий», когда я говорила, я принимала все это серьезно.

А сейчас это не безразличие, это… Я не знаю, на словах это не выразишь, поскольку слово «открепленность» будет не точным. Я не знаю, нет слов.

Есть, несомненно, нечто вроде восприятия, которому человечество придавало серьезность, важность… Очевидно, это ментальная структура, все, что разум добавил к миру: прежде всего, разница в ценности, разница в важности, а затем некая торжественность и, да, серьезность, важность, достоинство… Все это. Все то, что разум добавил к жизни. И сейчас это вызывает у меня улыбку.

Как потребность у людей в культе, в религиозном чувстве, в этом нечто вроде awe [благоговейный страх, трепет] (как это будет по-французски?… страх, ужас?) перед божественным Могуществом, все это, все то, что разум внес в жизнь — это сейчас вызывает у меня улыбку.

Когда люди приходят ко мне с этой серьезностью, когда они приходят вот так, мне сразу же хочется рассмеяться! И я смеюсь, я улыбаюсь, я приветствую их как старых друзей! [Мать смеется] Вот так.

Поиск по сайту: