Телесное соотношение взрослых и детей в каждодневности напоминает бесчисленное число ситуаций из путешествий Гулливера. Пользуясь щедростью воспоминаний моих друзей, полагаю, что часть из них замечало особенности своего размера в этом мире. Чего только стоит наблюдение питерского мальчика, ещё не отрока, который вдруг заметил, что подоконник перестал доставать его коленки. Или воспоминание уже взрослого человека о том великом удивлении выросших рук, торчащих из давно любимой и бессменно служащей уличным проказам кофточки…
Мои детские представления о размерах окружающего мира кажутся мне теперь несколько парадоксальными. Я скорее понимала, чем чувствовала, что окружающие меня родные люди и предметы гораздо больше меня, но и маленькой я себя вовсе не ощущала. Возможно, это происходило потому, что мы жили в столь узком, насыщенном необратимыми и древними предметами пространстве, где меня так часто переселяли не только по горизонтали этой маленькой комнаты, но и по её вертикали - к необычайно высокому потолку, на книжную полку или шкаф. Думаю, это в прямом и переносном смысле позволило иметь способность к различным точкам зрения, способность видеть вещи под разным углом и на разных уровнях высоты…
Любовь моих бабушки и дедушки ко мне была настолько проявлена в каждом дне, что наши отношения мне казались планетными. Я совершенно четко чувствовала себя планетой между ними и, как это ни странно звучит (понятия «ровесники», конечно, не было во мне), но они казались мне совершенно равными. Я не чувствовала их ни большими, ни старшими, а равными по общению внутреннему. О такой космичности восприятия я очень давно прочла в замечательном очерке Эрнста Неизвестного, который ещё в детстве впервые понял, что он - планета. Мальчик представлял, что точка её отсчета - пупок, а ноги и руки, расставленные в пространстве наподобие четырех главенствующих лучей, представляют собой звезду. Такое взаимоотношение тел-планет, вселенной - большой или малой - каждого дома, где развивается детство, кажется очень важным, ибо прорисовывает орбиту будущих отношений с людьми.
Полагаю, что чем щедрей, чем многообразней, философски насыщенней, поэтически внутренне оформлено, и даже художественно отражено телесное общение взрослого и ребёнка, тем больше оно одаривает, постепенно накапливаясь, - ребёнка, а взрослого - сразу. Самая поэтичная мама, с которой посчастливилось мне встретиться - Аня Бражкина, укачивая своего первенца, приговаривала: «А это - блажь моря, а это - блажь ветра, это - блажь полета…» Не каждому современному человеку явлена радость видеть движущееся пространство мира с высоты лошади. Так же, не каждому ребёнку подарен взрослый, готовый превратиться в летящего коня, и показать просторы, память о которых бережно сохранится на всю жизнь. Я помню себя с двух лет. Мне очень хотелось видеть землю с разного уровня. Я спрашивала: «Как видят землю с головы жирафа? А лошади?» Мой дедушка был невероятного роста, он сажал меня на плечи, накидывал на меня своё пальто и фуражку, и мы становились единым целым - огромным Дядей Степой. И мы так ходили по коммунальной квартире, радуя всех соседей. Мне очень нравилось, когда дедушка сажал меня на шкаф. Я там играла, а потом меня снимали. Чувство опасности (а вдруг не поймают) и безопасности одновременно!
Вот, послушайте, как гениально вспоминает о своем детстве юноша: «Помню, как один раз мной играли папа и дедушка. Большие, мягкие руки меня перекидывали, и я видел недосягаемое - то, что лежит на шифоньере. Это было так высоко, так нереально. Помню, что если держаться за чью-то руку, ходить гораздо легче…»